Быть войне! Русы против гуннов

Боряту грубо пнули. Он поднял глаза, в них равнодушие и полная отрешенность. Перед ним стоит кривоногий гунн. Степняк люто прошипел:

– Кому сказано, раб?! Насмерть забью!

Борята не двигается, молчит, смотрит в его желтые глаза. Гунн зарычал, в руках появилась плеть. Ант зажмурился, спину ожгло как огнем, он сцепил зубы, стараясь не издать ни звука.

Он открыл глаза. Гунн стоит над ним, закусив губу. Глаза его жестокие, дикие. Борята отвел взгляд, ощутил страх. Настоящий зверь, не хуже раненого вепря или медведя-подранка.

– Я сказал на колени, раб!

Новый удар опалил жестче, а следующий пришелся на рану. Ант дернулся, наклонил голову. Плеть рассекла кожу, кровь капает на пол. Воздух свистит, тело обжигает болью.

Внезапно что-то ударило ему под колено. Он рухнул, как подрубленное дерево. Удары прекратились. Он открыл глаза, мотнул головой, несколько капель крови из рассеченной брови разлетелись в стороны.

Степняк стоит над ним – свирепый, белый как мел. Рука с плетью дрожит, желтые глаза, узкие как щелочки, распахнулись во всю ширь.

– Мерзкий урус, на колени, говорю!

Борята зажмурился, до крови закусывает губу – плеть со зловещим свистом падает на могучую спину сына кузнеца, свинцовые шарики на конце рвут кожу до мяса. Прочная холщовая рубаха превратилась в окровавленные лохмотья. От боли из глаз Бора брызнули слезы.

– Насмерть забью, как скотину, дун-ха, жалкий урус! – в бешенстве орет степняк, на губах пузырится пена, глаза вылезают из орбит.

Удары не прекращаются, Бор сдерживается из последних сил, еще несколько щелчков – и он завоет. Вдруг гунн отбросил плеть, дрожащая от усталости рука схватила акинак из ножен. Клинок вжикнул и завис над головой анта.

– Последний раз приказываю, на колени, раб! – заорал сбившимся голосом степняк.

Но Бор, пошатываясь из стороны в сторону, со стоном поднялся. Гунн зарычал и сильнее размахнулся для смертельного удара. Борята равнодушно взглянул на него и медленно опустил веки.

– Остановись, Вогул! – послышался басистый голос.

Рука гунна замерла над антом, лицо побагровело.

– Эти русы нужны мне живыми! Уговор был – все пленные мои!

Борята отрешенно рассматривал огромного славянина, нависающего сзади на гунна скалой, чуб сбился, напоминает взлохмаченный конский хвост. Лицо в полутьме разобрать трудно, но и так видно – от лютости оно темнее безлунной ночи.

Гунн рыкнул в ответ, размахнулся еще сильнее. Славянин перехватил руку.

– Сказано же, не тронь их! – зло процедил он. – Уговор был такой…

– Да как ты смеешь указывать мне, сыну великого хана! – противно заверещал гунн, отдернул руку, но славянин лишь легонько повернул кисть, и степняк согнулся, из побелевших губ вырвался стон. – Ты, шакал, Гонорих! Ты еще пожалеешь об этом, пес!

Гонорих зло усмехнулся. Надавил на руку сильнее, гунн вскрикнул и заверещал.

– Пленных оставить мне, так велел хан Ухтамар, твой отец. – Палец Герула грозно развернулся в сторону плененных славян. – Эти – мои!

Степняк зло заверещал:

– Мерзкий пес! А-агх! Я знал, что ты прислуживаешь урусам, ты нарочно завел нас в засаду! Дети Степи – защищайте сына великого хана!

Сзади послышались топот, ругань, на славянина сзади налетело несколько степняков, повисли на руках и шее богатыря. Тот зло осклабился, мышцы на руках вздулись, жилы натянулись как тетива.

– Вот сучьи дети! Со спины так и норовят, так и норовят…

Гонорих вдруг зарычал как медведь и резко развел в стороны могучие руки. Гунны, вереща, посыпались с него как тля. Он пнул под дых Вогула – тот кубарем покатился в угол, где минуту назад копошились в дурно пахнущей куче соломы грызуны. В руке славянина холодно блеснул длинный засапожный нож, немного изогнутый клинок жутко расширяется к острию – такой вонзить и провернуть – превратить плоть в кровавое месиво. От него отползают гунны, один, телом покрепче, враз подскочил на ноги и бросился на Гонориха с кривым ятаганом, рот злобно искривлен.

Славянин шагнул в сторону, подставил наискосок клинок, лезвие степняка соскользнуло в сторону, а сам он пролетел мимо. Борята, наблюдавший за сварой, с готовностью подставил ногу, гунн запнулся, попытался устоять, но запутался в ногах и рухнул на лежащего в беспамятстве Йошта. Степняк вскрикнул, вскочил на ноги, пошатываясь, и бросился было на Гонориха, но рука больше не ощущала привычной тяжести рукояти меча. Гунн ошарашенно смотрит на трясущуюся кисть, беспомощно водит взглядом в поисках оружия, и только теперь он увидел, что его ятаган почти по самую ручку застрял у него в животе. Степняк потерянно смотрит то на живот, из которого обильно сочится кровь, то на умело отбивающегося от низкорослых гуннов Гонориха, крякнул, закатил глаза, тело рухнуло в прелую солому.

– Уймитесь, бестолочи! – рычит Гонорих, видно, как жалеючи раскидывает в стороны беснующихся гуннов, насмерть не разит. – Удаль свою надо было показывать там, с русами!

Те в ответ лишь остервенело бросаются на славянского исполина.

– Как дети, ей-богу! – смеется Гонорих. – Сказано – уняться! А они все одно – лезут на рожон и лезут…