Быть воином

— Можешь сохранить свое право на вопрос, Ирайр, — улыбнувшись милостиво разрешил отец Дитер и вновь обратился ко всем четверым. — Что ж, время простых уроков закончилось. И сейчас каждому из вас предстоит принять решение — хотите ли вы переходить к сложным… Не торопитесь, — вскинул он руку, останавливая жаркие слова, уже готовые сорваться с уст каждого. — Вы должны обдумать свое решение. Ибо, в отличие от простых уроков, которые просто немного… сжимают время и пространство, позволяя вам лишь быстрее и четче понять кое-что из того, что вы и так могли бы понять, оставаясь самими собой и всего лишь попадая в различные, не слишком приятные, но поучительные обстоятельства, сложные заставят вас изменяться. А любое изменение всегда связано с болью. Ибо боль это то, что, во-первых, является платой за изменение, а во-вторых, тот ресурс, который и позволяет преодолеть порог, взойти на следующую ступень, подняться над собой прежним. И боль физическая будет наиболее легкой из них…

Когда он замолчал, на лужайке перед скамейкой повисла напряженная тишина. Кажется, даже ветер затих и перестал шелестеть листьями олив.

— Я не тороплю вас, — мягко заговорил преподобный, — у вас есть время до завтра. Завтра с рассветом каждый из вас либо покинет стены монастыря. Теперь вам не составит труда пройти несколько миль до порта, где вы сможете восстановить утраченные в огне кредитки, после чего навсегда оставить Игил Лайм. Либо возьмет мотыгу и отправится на свекольное поле, чтобы вести уже привычную жизнь и потихоньку двигаться дальше по пути простых уроков, оставаясь под защитой монастыря. Либо придет ко мне, готовый к таким испытаниям, которые еще не встречались на вашем пути… — Преподобный повернулся к Волку и, пристально посмотрев ему в глаза, закончил: — Никому из вас…

На следующее утро Ирайр проснулся очень рано. Его слегка знобило. То ли ночь выдалась гораздо холоднее прежних, то ли, что более вероятно, дело было в охватившем его возбуждении. Но в отличие от возбуждения, которое ему довелось ощутить в тот момент, когда он приближался к воротам этого монастыря, теперь к предвкушению чего-то чудесного или как минимум необычного примешивался еще и ясно осознаваемый страх. Причем страх не перед неизвестным, а как раз перед известным, ибо за время простых уроков он научился гораздо точнее определять границы своих собственных сил и возможностей. Людям всегда свойственно переоценивать себя — свои силы, возможности, влияние и способности, а в своих неудачах винить кого-то другого либо стечение обстоятельств. И хотя ясное и точное осознание собственной вины в том, что с ними происходило, было едва ли не первым уроком, преподанным им в монастыре, сейчас именно это и было причиной его собственных страхов. Он боялся, что его способностей и возможностей может просто не хватить. Но ведь, демоны Игура, Господь зачем-то привел его, вместе с остальными, на порог этого монастыря… Значит, у него есть хотя бы один шанс из тысячи преодолеть себя, прежнего. А ведь это очень много — знать, что у тебя есть шанс. Очень много…

Сложные уроки начались с неожиданного. Привратник поднял их на рассвете и, не дав завтрака, куда-то повел. Шли они не очень долго — те же двадцать минут, но на этот раз их путь окончился не у топки, не у пруда и не у свекольного поля, а у каменного здания с выбеленными стенами и такими странными пропорциями, что, казалось, будто оно вот-вот взлетит. Здание было увенчано несколькими круглыми золочеными куполами с вытянутым центром, на котором был водружен странный восьмиконечный то ли крест, то ли звезда. У раскрытых дверей их ждал отец Дитер.

— Здравствуйте, дети мои, — поприветствовал он их, и все невольно подобрались, ибо он еще ни разу не называл их так. — Приняли ли вы решение?

И каждый твердо ответил:

— Да.

— Что ж, тогда прошу, — произнес преподобный, отступая в сторону и приглашая их войти.

Внутри здание оказалось освещено только десятком горящих свечей и несколькими странными светильниками на тонких цепочках, висящих перед чьими-то ликами, написанными на толстых прямоугольных досках. Эти лики украшали стены и колонны, а стена напротив входа вообще представляла собой сплошь доски с ликами, соединенные между собой. Остальные участки стен были расписаны чудными фресками, большую часть которых в рассветном сумраке, не слишком разгоняемом редкими свечами, было не разглядеть. Но то, что удалось увидеть, приводило в изумление.

— Встаньте сюда, — тихо сказал отец Дитер и, дождавшись, пока они все выстроятся перед ним, продолжал: — Сегодня для вас пришел час исповеди. Ибо на том пути, на который вы вступаете, между вами не должно остаться никаких умолчаний и недомолвок. И пусть в первый раз вы еще не сумеете полностью обнажить друг перед другом свою душу, открыть все ее язвы и болезни, потому что этому также нужно учиться, но сегодня вы попробуете это сделать. — Он замолчал, обводя их каким-то странным ласковым взглядом, которого они прежде у него не видели, а затем вдруг спросил: