Бытиё наше дырчатое

Рискнули выбраться на бугор, но ничего оттуда не высмотрели. А когда уже шли обратно, начались события, Андроном не предсказанные: со стороны Слиянки послышалась густая пальба. Такое впечатление, что на исковерканных железнодорожных путях шел нешуточный бой за останки трагически погибшего экстремиста.

– С кем это они? – вслух гадал Димитрий. – И кто? Андрон хмурился и, надо понимать, гадал про себя.

К полудню стрельба утихла. Пришла пора обеда. К тому времени парус был залатан, колеса и оси – проверены. Но поесть спокойно так и не дали: на западе снова завыло, затрещало, заухало.

– Ну теперь точно всю насыпь разворотят... – упавшим голосом заметил Димитрий.

– Может, для того и затеяли, – посопев, ответил Андрон. – Концы спрятать. Поди потом разбери: была там платформа, не было...

После трапезы настал черед более тонких механизмов. Умелец возился с машинкой, раскладывая детали на газетке, а клиент сидел рядом и, затаив дыхание, следил за священнодействием. Иногда позволял себе деликатно подать голос.

– Скажите, Андрон... Мы ведь сейчас, вы говорите, в аномальной зоне и довольно близко к эпицентру...

– Умгу... – мычал Андрон, состыковывая нестыкуемое.

– То есть, если все окажется в порядке, я смогу отправиться прямо отсюда?..

– Смочь-то сможешь, а куда? Ты сначала на цель ее наведи, а тогда уж... Вот переберу, проверю – будешь опять эти хренотеньки крутить, пока не нашаришь, что там тебе нужно.

– А если не нашарю?

– Значит, на комод поставишь. Для красоты. На бледном лице пассажира отображался испуг.

– А у других? Получалось?

– Бывало, что и получалось...

Уаров малость успокаивался и почтительно умолкал, не смея более отвлекать. Ненадолго, правда. Минуты на две.

– Скажите, Андрон... Это ко вчерашнему нашему разговору. Вот вы сказали, что любая попытка исправить прошлое ухудшает настоящее...

– Умгу...

– И, стало быть, по-вашему, возможно обратное? Скажем, я сознательно хочу исковеркать прошлое, а настоящее в итоге улучшается?

– Почему нет?

– Но... это проверял кто-нибудь?

– Вот ты и проверишь.

– А вы сами? Неужели ни разу... в порядке эксперимента... Андрон насупился, свинтил воедино запчасть от будильника с запчастью от кухонного комбайна и придирчиво осмотрел получившееся.

– Будя! – прогудел он. – Наэкспериментировался. Что я тебе, собака Павлова?

Покосился на Уарова – и замер, увидев что-то за его плечом. Димитрий резко обернулся. Возле корявого ствола вербы неподвижно стоял и молча смотрел на них утрешний гость в дзюдогаме. Обоих снова ужаснула изуродованная половина лица незнакомца, похожая на схватившийся как попало гипс. Правый глаз напоминал червоточину.

Топорик и гвоздодер, по уговору, лежали рядом. Но пока вскакивали на ноги, таинственный соглядатай, по-прежнему не говоря ни слова, отступил за древесный ствол.

Двинулись к вербе, обходя ее с флангов, и никого за стволом не обнаружили. Может, в кроне засел? Вскинули головы. В белой робе среди зелени не спрячешься. Дупла вроде тоже нету...

– Клоун! – с отвращением подвел окончательный итог Андрон. – Нашел место ниндзю из себя корчить... И время...

При слове «время» Уаров встрепенулся.

– Слушайте... А вдруг у него тоже машинка? Вдруг это за нами следят откуда-нибудь... оттуда.

– Да запросто, – безразлично согласился Андрон. – Вот почему я и не дергаюсь. Какой смысл? Ну изменишь ты прошлое! Все равно ведь потом из будущего придут и по-своему перекурочат...

* * *

Эйфелева башня свела с ума не только Мопассана – она еще пыталась свести с ума и нашего Льва Толстого.

«Без всякой, какой бы то ни было надобности, – сокрушался граф, – составляется общество, собираются капиталы, люди работают, вычисляют, составляют планы; миллионы рабочих дней, пудов железа тратятся на постройку башни; и миллионы людей считают своим долгом взлезть на эту башню, побыть на ней и слезть назад; и постройка, и посещение этой башни не вызывают в людях никакого другого суждения об этом, как желание и намерение еще в других местах построить еще более высокие башни. Разве трезвые люди могли бы это делать?»

Если не углубляться в тонкие материи, классик прав во всем, включая последнюю фразу. Но откуда ж ему было знать, что, считая себя созидателем, человек сильно переоценивает собственную роль. На самом деле мы ничего не изобретаем, это изобретения используют нас в качестве родовспомогательного средства. Ну как еще, скажите, платоновская идея может воплотить себя в жизнь? Только пробравшись тихой сапой в наши извилины. В скандальном случае с Эйфелевой башней Мопассану было отчего сойти с ума, поскольку идея телевышки по недосмотру пустила корешки в мозгах раньше, чем идея передатчика.

Первый раз она пустила корешки еще в Вавилоне. Вот, кстати, где жуть была! Не то что о телевидении или там о радио – об электричестве народ понятия не имел. А они – башню строить! Глянешь на этот самый столп – чуть язык родной с перепугу не забудешь. Некоторые, кстати, забывали. Заговоришь с таким, а он лопочет в ответ не разберешь по-каковски...