Бытие (СИ)

Спустя два часа мне удалось достигнуть места, где Путь делал крутой поворот вправо и стал полого спускаться вниз. Еще через полчаса ветер стал стихать, а туман превратился в непонятное желе, напоминая молоко, разведенное водой. Дальше дорога стала медленно поворачивать влево, и через некоторое время мне стало казаться, что я иду по огромному циклопическому ущелью, точнее по внутренней его стене. А в центре ущелья, за зыбкой пеленой тумана, стала медленно проступать тень исполинской горы. Вся эта картина давила на психику, но позволяла отвлечься от боли в ступнях, которая к тому времени превратилась в значительную проблему. Нет, кровавых следов, к счастью, я еще не оставлял, да и комфорта в Пути ИскИн не обещал.

К четвертому часу издевательства над собственным организмом, наконец, появилось солнце и стало своими лучами прореживать туман. С каждым витком дороги скальная поверхность горы в центре ущелья обрастала деталями. То там, то здесь на ней виднелись широкие уступы, поросшие можжевельником, масштабы которых я смог оценить уже несколько позже.

Расстояние от дороги до ближайшего уступа было, пожалуй, чуть менее полусотни метров. Снизу из непроглядной пропасти поднимались медленно все те же опостылевшие клочья тумана. Дна было невидно, а брошенный мной из интереса камень, канул беззвучно, не отозвавшись ни звуком удара, ни осыпью. Раздражала тишина. Если первую часть пути шум ветра в ушах еще давал ощущение реальности, то сейчас только мягкий шорох ступней по земле, да ноющая боль в груди и ногах продолжали держать меня в тонусе.

Показавшийся за изгибом горы очередной уступ, на этот раз был кем-то облюбован. К тому моменту я так устал, что сначала даже не остановился. Удивляться не было сил. Пройдя несколько десятков шагов и приглядевшись, стал понимать, что, видимо перегруженная психика, наконец, нашла повод отомстить мне за все испытания последних дней, которым я ее подверг. Морось или пот (я не заметил, как вспотел) заливали глаза. Пришлось скинуть капюшон и протереть их ладонями. Мне открылась великолепная картина, достойная великих мастеров виртуальности.

На черном, как уголь, каменном уступе, повернув в мою сторону бурую лобастую голову стоял огромный медведь. Нет, не так. МЕДВЕДЬ. Туша его частично была покрыта доспехами из сверкающего белого металла, на поверхности которого солнечные зайчики играли каждый раз, как он переступал своими чудовищными лапами. Пар из ноздрей медведя при каждом выдохе колыхал туманную дымку, а сиплое дыхание было слышно даже по эту сторону пропасти. Опасность, казалось, исходила от самых кончиков стальных когтей на латных перчатках до серой попоны на спине зверя.

Я был готов поклясться, что медведь, периодически поглядывая на меня, ухмыляется, поминутно поворачивая голову к своему седоку. О котором следует сказать отдельно.

На медведе восседал. Именно восседал, странный зверь. Покрытый белоснежной шерстью, с огромными, округлыми, как локаторы, ушами, одно из которых было пришито по разрыву грубыми сыромятными ремешками. На голове его был водружен лихо заломленный черный берет с красной матерчатой пятиконечной звездой вместо кокарды. Левой лапой он упирался в пояс, гордо подбоченясь. Правая сжимала огромный кусок ветчины, от которого зверь периодически смачно откусывал своими страшными треугольными зубами и жевал, причмокивая и урча. Его черные глаза-бусины внимательно уставились на меня. Я прирос к месту. Как вдруг, белый зверь улыбнулся мне до ушей, продемонстрировав акулий оскал. Вмиг засунул всю оставшуюся вкуснятину себе в рот, стряхнул крошки с лапы в пропасть и вскинул ее к плечу сжав ее в кулак. Хм. Наш с дедом жест. Давно это было. В другой жизни!