Бывают дети-зигзаги

— А что скажет господин машинист, — улыбнулся Феликс самой пленительной своей улыбкой, — можно ли доверять для такого маленького ребенка, как вот этот, порулить поездом?

ГЛАВА 7 ПАРА СЛОВ ОБ УПРАВЛЕНИИ ПОЕЗДОМ: ОНО ОЧЕНЬ БЫСТРО ВЫЗЫВАЕТ ПРИВЫКАНИЕ

Да нет же, подумал я, это он просто так. И слабо улыбнулся, зная, что, если машинист, упаси Боже, согласится — а вдруг и правда согласится! — мне и в самом деле придется вести поезд. Феликс повторил свою просьбу. Пол громыхал у меня под ногами. Поезд, ничего не подозревая, несся вперед. Обрывочные мысли бились во мне в такт стуку колес: локомотив тянет вагоны. В вагонах люди. Ни в чем не повинные люди. Феликс, наверное, даже не знает, как мало у меня опыта в вождении локомотивов. Да и вообще — детям нельзя управлять поездом. Я осел на табурет в сторонке и выпустил на сцену бедняжку Элиэзера.

— Да упаси Боже, — воскликнул и машинист, — что ты такое говоришь, уважаемый! С головой у тебя все в порядке? Взрослый человек, а такое выдумал. Да меня уволят!

Я улыбнулся ему слабой поощрительной улыбкой. Но Феликс тоже улыбнулся, да так, что всякий начал бы улыбаться в ответ, даже если ему было вовсе не до смеха — вот как машинисту, например. Но Феликс светил своей улыбкой прямо ему в лицо, сначала только губами, постепенно улыбка дошла до глаз и охватила даже три морщинки возле глаз. Он был вылитый киноактер, который сошел на минутку с экрана, чтобы проведать нас, простых смертных, и он сиял все сильнее, все шире, как солнце, заливающее весь мир своими лучами, и все уподоблялось ему, и губы машиниста стали расползаться в улыбку.

На мое счастье, машинист состоял не из одних только морально неустойчивых губ. Он сердито оторвал взгляд от голубого сияния Феликсовых глаз и проревел:

— Уважаемый! Все, что угодно, — только не это. Забери ребенка и ступай отсюда, не то мне придется…

Но Феликс был не из тех, кто сдается. Он поманил машиниста рукой — машинист отпрянул, как будто ему предлагали что-то неподобающее, но Феликс поманил снова, даже не рукой — пальцем, длинным, словно из слоновой кости выточенным пальцем. И машинист уставился, как зачарованный, на этот палец, зовущий его приблизиться, и вот уже его голова оказалась рядом с львиной головой Феликса, они склонились друг к другу, серебристая шевелюра и багровая лысина, переходящая в бычий затылок и грязную майку.

Они шептались, и машинист отчаянно мотал головой. На руке у него округло вздувался мускул. Феликс постукивал пальцем по этому мускулу успокаивающими, смягчающими движениями, едва ощутимо… Бычья голова больше не двигалась: машинист внимал словам Феликса. Плечи его ослабли. Я понял, что дело сделано. Феликс продолжал нашептывать в огромное волосатое ухо, и я чувствовал, как его слова нежнейшим маслом стекают, соскальзывают в это ухо, привыкшее к реву и скрипу тормозов…

Машинист медленно повернул огромную голову и косо, устало посмотрел на меня, одним только левым глазом, прошитым красными прожилками, посмотрел, как будто сдаваясь на милость неведомых сил.

Там, в кабине локомотива, я впервые увидел в действии эту странную, мрачную, темную силу Феликса, волну магнетизма, поднимающуюся от него. В последующие несколько дней я столкнулся с ней снова, а в последующие годы, узнавая Феликса все лучше, услышал о нем множество подобных историй, и каждый рассказчик использовал слово «усмирять» — именно это проделывал Феликс с разными людьми, заставляя их выполнять свои просьбы.

И, что самое невероятное, он не применял никакого насилия, даже наоборот: он как будто разверзал пред ними океан доброты и симпатии, наполненный улыбками, и они так страстно желали окунуться туда, что летели вперед, лишившись разума, как по страницам любимой книги. И тут-то Феликс легко и быстро захлопывал створки, застегивал «молнию» и отправлялся своей дорогой, а они обнаруживали себя в темноте, в чемодане жулика.

А я? Я-то почему продолжал верить ему? Что я чувствовал тогда, о чем думал? Я будто разделился пополам: одна половина слабым голосом призывала опровергнуть все, что Феликс нарассказывал машинисту. А вторую половину, в этом я уже признавался, Феликс своими голубыми глазами и отчаянной смелостью пленил окончательно и бесповоротно. А третья часть меня — вообще-то я разделился на три части — думала: ну и дурак ты, Нуну, ну какому мальчишке из твоего класса выпадало хоть раз в жизни поуправлять поездом? Да что там из класса — из целого мира! Что скажет отец, когда узнает, что ты отказался от такой возможности?

— Ну ладно, — сказал машинист, с трудом выпрямляясь, — но только чуть-чуть, полминуты, не больше, это и в самом деле запрещено…

Он тяжело встал и оперся на противоположную стену. Он еще мотал головой, не соглашаясь, не уступая, но руки уже безвольно упали вдоль тела, а глаза подернулись туманом.

— Чуть-чуть, нельзя это, — бормотал он безжизненным голосом и несколько раз дернул головой, точно пытаясь выбросить из нее все мысли о происходящем.