Бывают дети-зигзаги

Он настоял, что полезет туда, и даже кричал на меня, когда я пытался воззвать к логике и здравому смыслу. Другие ребята начали уже дразниться, что я забочусь о Хаиме, как его бабушка, и даже Миха исподтишка ухмылялся.

Но что я мог поделать? Я стоял в стороне и в сердцах умолял Всевышнего распространить свою благодать на канализационную трубу, но большей частью я молился за маму Хаима и представлял, как мы с ней сплетаем руки, чтобы уберечь пальцы Хаима, вдруг решившего поозорничать.

Когда Хаим вылез, лицо у него было все в земле, а руки исцарапаны. Но он был счастлив. Шимон Марголис спросил, как все прошло, и Хаим ответил, что страшновато, особенно над колодцем, но ему понравилось. И все. Не хвастался, не рассказывал, что у него сердце в пятки ушло или что видел призрака, витающего поблизости (как я однажды). Просто сказал, что ему понравилось. И что на следующей неделе он снова туда полезет.

Он чуть с ума меня не свел. Он, как нарочно, делал все, что я запрещал, чтобы заставить меня волноваться. Временами я чувствовал себя няней озорного ребенка. В классе я сидел, уставившись на его спину, и тихо вздыхал от новых тревог и подозрений. Представьте, дошло до того, что Хаим предложил купить у меня поездку на роликах, а я отказался. Бесчувственный Миха ухмыльнулся, но мне показалось, что на самом деле он просто завидует.

У него была на то причина. Хаим, если забыть про его постоянное желание свести меня с ума, был на редкость интересным и умным мальчишкой. Прямо ходячая энциклопедия. Часами я слушал его рассказы. Он говорил про жителей Австралии, про эскимосов и индейцев. Однажды он был с родителями в Японии и рассказал, что там строят дома из дерева и невысокие деревянные башни.[14] Все это он произносил тихо и таинственно, без театральных представлений — но это были удивительные истории. Он вообще не рвался впечатлить меня, рассказывал только факты, но эти факты оказывались восхитительнее моих выдумок. Ночью, лежа в кровати, я пытался подражать его манере говорить — спокойной и честной. Как, например, он сказал: «В Японии мы были в таком месте, где готовят муравьев в шоколаде и едят. Но я не ел, потому что мне мама не разрешила».

За это я его уважал: у него хватало мужества сказать, что ему не разрешили. Случись эта история с муравьями в шоколаде со мной, я бы такого навыдумывал! Как я съел целый килограмм этих муравьев, как пара муравьев, по неизвестным причинам оставшихся в живых, щекоталась у меня в животе и как повар, готовивший их, клялся, что никогда не встречал такого непробиваемого ребенка! Уж будьте уверены.

И его мама. Я уже рассказывал про ее руки, но и вся она была совершенно невероятная. Высокая — выше отца Хаима, голубоглазая, с белой, как фарфор, кожей и медового цвета волосами, мягкими локонами спускавшимися на плечи. Прямо кукла, только большая. Казалось, она вот-вот захлопает глазами и скажет: «Мама». Но она говорила только: «Хаим». «Хаааим», протяжно, ласково, голос у нее звучал, как музыкальный инструмент, на последнем слоге поднимаясь вверх, будто она каждый раз проверяла, действительно ли ее сын жив, цел и невредим.[15] Когда я был у него, она постоянно заходила к нам в комнату, каждый раз под новым предлогом: то закрыть окно, чтобы Хаима не продуло, то зажечь свет, чтобы у него не устали глаза, то позвать его выпить какой-то особенный витамин для укрепления костей. Там, у него дома, когда она была рядом, я разговаривал очень мало. И каждый раз, когда у меня чесался язык, я вежливо и скромно склонял голову и до крови кусал себя за щеки. Я старался говорить красивыми и правильными фразами, и, уж конечно, не вспоминал о своем опыте общения с полицией и преступниками: ей бы это вряд ли понравилось.

Будь моя воля, я бы сидел у него весь день, до ночи, но Хаиму всегда хотелось выйти на улицу: он говорил, что дома ему душно, а мама совсем сводит его с ума. Я не понимал, чем он недоволен. Она просто беспокоилась о нем. Мне абсолютно не мешало, что она каждую секунду появляется в его комнате и медленно хлопает голубыми глазами, и говорит мягким голосом «Хаааим», а иногда «Хаимка». Я даже улыбался ей, когда она входила и тихонько спрашивала, все ли в порядке и не хотим ли мы стакан свежего сока или кусочек пирога. Я так привык к ее заботе, что мог предсказать с точностью до минуты, когда она войдет в комнату.