Бывают дети-зигзаги

Ага, нужна дерзость. Легко сказать. Что бы придумать? Пробраться в кинотеатр? Залезть ночью в учительскую? Украсть скелет из живого уголка? Но я тут же понял, что для такого человека, как он, это мелочи. Надо набраться смелости, забыть про ограничения, сделаться достойным Феликса, рискнуть, стать немного сумасшедшим, стать преступником. Нужна дерзость…

Может, перевесить флаги на посольствах, как когда-то, еще до того как стать полицейским, сделал мой отец? Или выкрасть какое-нибудь животное из зоопарка и сбежать на нем верхом?

Я хочу что-то новое. Свое.

Рослый солидный официант, который обслуживал нас весь вечер, подобострастно поклонился, достал из ведерка со льдом бутылку розового шампанского и наполнил бокал Феликса. Я пока одолевал первый бокал. В нем плясали прозрачные пузырьки. Никогда не забуду, как в самом начале нашей трапезы официант прямо у нас на глазах открывал шампанское: звук почти как от взрыва, пробка вылетает, и волна пузырьков вырывается из бутылки на волю…

А ведь дома я живу совсем другой жизнью. В этот час, если бы только не пришла Габи, мы с отцом сидели бы каждый в своей комнате, в тишине и спокойствии. Я играл бы сам с собой в настольный футбол, или листал каталоги служебного оружия, или делал упражнения, которые показал мне отец, или просто валялся бы на кровати, сосал леденец и ни о чем не думал. И постепенно задремал бы, сонно водя пальцем по трещине на стене — я прямо почувствовал ее под рукой. Трещина в форме молнии, я ковыряю ее каждый раз, когда нельзя плакать. Отец в своей комнате читает газету (в последнее время ему нужны очки для чтения, но не дай Бог кто-нибудь увидит, как он их надевает), или просматривает папки с делами, или каждые пять минут звонит узнать, все ли патрули и засадные группы вышли на задание. Потом кто-то начинает готовить ужин — обычно я, потому что я всегда голодный. Если мы дома вдвоем, то особо не озадачиваемся разносолами: грибной суп из пакетика, банка хумуса[18] или кукурузы, кациц[19] для отца — вот и все. Стряпаем мы вместе. Разделение труда у нас такое давнее, что и обсуждать нечего. По радио передают старые израильские песни, мы оба любим их, поэтому в комнате стоит хорошее рабочее молчание. Иногда я рассказываю, что было в школе, но он никогда по-настоящему не слушает. Можно сочинять небылицы, придумывать имена одноклассникам, врать, а он только вздыхает и смотрит на меня как будто издалека.

Интересно, каково мне будет сидеть в этот час дома, после того как я уже видел настоящую жизнь, кипящую в таких вот ресторанах?

— Я вижу, это трудно, чтобы решить, а, Тамеле?

Я будто очнулся от сна:

— Да уж, столько всего.

— Ничего. Задумывай медленно. Ничего не погорит.

И я снова погрузился в свои мысли, перебирая руками косу. Что бы такого сделать? До какой степени можно осмелеть? Как так вышло, почему я не готов к тому, что появится фея в лице Феликса и предложит исполнить три желания? Когда я добирался до конца косы, парик натягивался сверху, посреди лба. Было приятно и щекотно. Что мне попросить? Чего мне хочется больше всего?

Остаться в этом сне. Утонуть в нем, как в пуховом одеяле. Поскучать немного по дому.