Бывают дети-зигзаги

— Вот мы с ней зазнакомимся, — Феликс продолжал излагать леденящие душу планы, — а потом спрашиваем, не против ли она, что мы у нее дома. Если против — встаем, прощаемся и уходим, бокер тов, мерси боку, шабат шалом. — Потом, справившись со смехом, Феликс гордо провозгласил: — Феликс никогда и никому не навязывает себя!

— А если она позвонит в полицию?

— Вот это правда значит, что она не хочет нас здесь, — согласился Феликс. — Но почему ты должен решить, что она хочет, а что не хочет? Насколько я знаю, она свободная госпожа и не любит, чтобы решали за нее.

После этого он встал и долил себе вина из бутылки на круглом столике в углу. Тикали часы. Феликс стоял у окна. Прошла минута, еще одна. Каждый раз, когда я слышал шаги на улице, душа у меня уходила в пятки. Вдруг Феликс тяжело вздохнул:

— Когда-то и Феликс жил-был в красивом доме, как этот.

Он как будто разговаривал со своим отражением в стекле.

— Пойдем на улицу, — попробовал я снова, — расскажешь мне там.

— Зачем на улицу? На улице Феликсу опасно, а здесь хорошо. Это хороший дом. Жаль, что у Феликса не было ума сделать для себя такой же дом. Теплый дом. Дом для того времени, когда Феликс станет уже старый. Не для вечеринок, не для гостей. — Он обвел рукой освещенную мягким светом комнату, все эти кресла, и вышитые скатерки, и цветы в горшках. — Все это Феликс протерял. А ведь у него мог быть такой дом. А он протерял. Потому что ему надо было объезживать целый мир, бежать бегом-бегом! Потому что Феликс хотел много денег!

И он поник, опустив руки на подоконник.

— Ла-драку![26] — вдруг встрепенулся он. Хотя я не понял смысла слов, было ясно, что это ругательство на иностранном языке. Ему это не шло. Мне стало не по себе. — Да, такой Феликс! — сказал он с горькой усмешкой, поднеся бокал к своему отражению в стекле. — То вниз, то вверх. Сегодня Феликс только дает официанту кошелек с песком и делает ноги, а завтра Феликс свой человек в большом мире. Феликса все любят. Феликса все…

Голос у него сорвался. Он сдавленно вздохнул, рухнул в кресло и жестом показал мне не подходить, не трогать его. Я встал: в это мгновение его как будто окружила невидимая черта. Как у отца, когда он болеет, — он замыкается в себе, борется с болью в одиночку, чтобы никто не видел и не помогал.

Дрожащей рукой Феликс потянулся к карману и достал оттуда круглую коробочку. Проглотил пилюлю, потом еще одну. Закрыл глаза. На лбу его выступила капля пота. Лицо пожелтело, и он невнятно забормотал:

— Старый… И больной… Никто даже не заплачет, когда Феликс умирает.

Я подошел ближе. Снова отступил. Не мог набраться смелости. Он был такой слабый и одинокий и совсем ушел в себя. Маска профессионала исчезла, и стало видно, что он боится остаться один в своем невидимом кругу. Я заставил себя пересечь эту границу. Будь что будет. Опустился на колени около кресла и осторожно коснулся его руки. Феликс вздрогнул. Испуганно открыл глаза, натянуто мне улыбнулся и не оттолкнул. Даже, наоборот, сжал другой рукой мою ладонь. Он боролся с собой, хотел что-то сказать и не мог. Поэтому я только дышал вместе с ним, напоминал ему, как это делается. А он все пытался разгладить помятую рубашку, может, смущался, что я увижу его таким, несобранным, ненарядным, непохожим на прежнего Феликса. А я сидел напротив, испуганный, и твердил про себя: «Нет, нет!», чтобы он знал, что ошибается, что даже я, хоть знаком с ним совсем немного, меньше дня, даже я теперь никогда не смогу его забыть, потому что у меня еще никогда не было такого дня, потому что между нами уже возникла какая-то особенная связь.

Так мы сидели несколько минут, пока он не справился со своей душой. Потом он медленно выпрямился, ослабил галстук, посмотрел на меня и натужно улыбнулся.

— Прошу извинения… Небольшой приступ с серд… с животом. Сейчас уже все в порядке! Все как всегда. Йес, сэр! — Он изо всех сил пытался говорить бодро.

Я пошел на кухню. Вот интересно, почему такая важная и известная женщина, как Лола Чиперола, так скромно живет? Кухня маленькая и старая. Холодильник ниже меня. На столе полбуханки черного хлеба. Лола Чиперола забыла выключить свет. У отца она бы уже получила выговор с занесением в личное дело. Я налил воды в стакан и принес Феликсу. Он слегка пришел в себя. Или сделал вид.

— Тогда расскажи мне, — сказал я, — расскажи мне о тех днях.

Чтобы он забыл свою слабость. А я — свой страх.

— Садись тут, не уходи. — Он стиснул мою руку и заглянул мне в глаза. — Ты хороший ребенок, господин Файерберг. Я чувствую, что ты ребенок с сердцем. Феликс тоже когда-то был такой. Но Феликс научился победить свое сердце. А ты берегись. Жизнь тяжелая для тех, кто такой добрый. Берегись плохих людей. Есть люди — как волки.

— Расскажи, — попросил я снова.