Бывают дети-зигзаги

Тяжелый стук: на крышу фабрики приземляется крепкое тело. Полицейский. Единственный и неповторимый. Перекатывается на спине и, выругавшись, бросается с крыши в цех. Осторожно ступает. Держит наготове пистолет. Осматривается. Ищет преступницу. Чутье его не обманывает: если горячо в животе, возле пупка — преступник где-то рядом. В животе уже горит, и жар расходится по всему телу.

— Эй, парень! — кричит мой отец, и эхо, пропитанное запахом шоколада, перекатываясь, вторит ему. — Фабрика оцеплена. У тебя никаких шансов. Руки вверх, выходи и не делай резких движений.

Эхо стихает, и наступает тишина. Отец осматривается. Шоколадный дух забивает ему нос. Может, на мгновение, на один вздох он вспоминает себя в детстве на такой же отцовской фабрике, между мешками с сахаром и мукой. Бисквиты и шоколад, м-мм! Но он отгоняет эти мысли. На работе нельзя предаваться воспоминаниям, каждая ошибка может стать последней. Он медленно движется вперед, поводя пистолетом.

И что дальше? Что теперь? Фантазия моя вдруг отказывает. Точка во лбу потухает. Черно-красный занавес падает на мое воображение.

— А дальше она в него стреляла, — закончил за меня Феликс.

— Стреляла? — задохнулся я. Я даже не подумал, что у нее был пистолет. — Выстрелила в папу?

— В плечо. Прошу извинения. Я должен говорить: она никогда в своей жизни не стреляла из пистолета. Муху не могла убивать! Но как раз с твоим отцом ей пришлось пускать пулю. Может, так, для смеха, а может… А, не знаю.

— Может — что?.. — Я хотел, чтобы он закончил.

— Может, почувствовала, что он опасен для нее, — подхватила Лола. — Не как полицейский — как мужчина. Почувствовала, что должен сыграть важную роль в ее судьбе, и испугалась?..

Я прилег на коляску мотоцикла. Лет двести мне понадобится, чтобы переварить это все. Лола шепнула что-то Феликсу, и он подергал себя за нос. Над нами пролетел самолет. Антенна над зданием алмазного центра помигала ему красным. Пуля на цепочке прохладно перекатилась у меня под рубашкой. Из тела моего отца. Выпущенная моей матерью. Всю мою жизнь она была со мной, а я и не знал.

— Как стрела Амура, — шепнула Лола. — Твой отец тут же в нее влюбился.

— Он слышал, как она смеялась, когда стреляла, и понимал, что это девчонка, — добавил Феликс.

Отец замер, ошеломленный. Схватился за плечо, пытаясь остановить кровь. Эта боль, наверное, сравнима с той, как если бы тебя боднула корова.

— Ты женщина? — спросил он изумленно.

Она снова рассмеялась своим заливистым смехом, и эхо подхватило его. И снова выстрелила, но на этот раз не попала.

— У тебя нет никаких шансов! — крикнул ей отец и улыбнулся, несмотря на боль.

На этот раз выстрел разбил лампу у него над головой. Отец увернулся. Спрятался за кучей мешков с кофе. Еще выстрел. Поток душистых коричневых зерен едва не сбил отца с ног. Он сделал шаг назад. Пригнулся. Выстрел. Он сосчитал, сколько пуль она уже потратила. Знание — сила. Но именно здесь знание уступило сердцу.

Это длилось целую вечность. Она смеялась над ним, пряталась за машинами, забиралась на подъемники, показывала ему язык из-за производственной линии моих любимых «А ну-ка, отними!», махала из-за мешков с сахаром, а когда он мчался туда, исчезала и появлялась в противоположном углу и снова стреляла в него, предостерегала, играла с ним.

А он все улыбался. Несмотря на боль.

— И тогда между ними все началось, — с внезапной уверенностью поведал я своим двоим слушателям. — Тогда она начала смешить его.

— Верно, — подтвердила Лола. — Если она начинала дурачиться, никто не мог устоять.

Только она и знала, как его рассмешить.

Бедная Габи.

— Один раз, когда мы с ней были на Ямайке, — вспомнил Феликс, — ее выбирали королевой смеха тысяча девятьсот пятьдесят первого года! Три тысячи долларов она получала только за свой смех!

— И так они смеялись на пустой фабрике. — Я тут же представил, как они смеются, молодые, веселые, не преступница и ее преследователь, а просто мужчина и женщина, и по пустому цеху разносятся ее заливистый смех и его ржание, а я ведь никогда не слышал, чтобы он хохотал вот так, от всей души. — И вдруг… — Может, именно в тот момент на небесах и решили, что я стану писателем. — И вдруг, пробегая по подоконнику, она споткнулась обо что-то и упала…

— И?.. — хором спросили Лола и Феликс.

— И прыгнула вниз…

— И?..

— И прыгнула в резервуар с шоколадом! — с тайной гордостью закончил я. Длиной и шириной в три метра. И в два метра глубиной. С медленно вращающимся перемешивающим винтом. Я знал размеры всех резервуаров в главном цехе. У самого большого Габи обычно застывала на несколько минут, смотрела растерянно и вздыхала. А я-то, глупый, думал, что она, как и я, мечтает нырнуть в шоколадное море.

— И отец бросается за ней прямо в форме, чтобы спасти, и изо всех сил бьет руками по густой шоколадной жиже. — Я вещал, точно спортивный комментатор.

И вдруг замолчал.

Я вспомнил, что отец не умеет плавать.

— Точно, — одобрил Феликс. — И тут же начинает потонуть! — добавил он издевательски. — Видали, какой полицейский? Потонул в шоколаде!