— Да нет, я ошибся, ты полный кретин, — сплевывает кровавую слюну Дабозов, после чего встает, поправляет выбившиеся из-под задравшихся рукавов пиджака манжеты рубашки. Потом расчесвает пальцами растрепанные волосы. И все это неторопливо, манерно.
Убогое зрелище. Что она нашла когда-то в этом куске пафосного дерьма? Он же даже в морду дать не может.
Взяв без спроса со стола чудом уцелевший графин, льет на ладонь воду, размазывая по роже бурые разводы.
— Что с Викой? Где она?! — тяжело дыша, повторяю вопрос, стараясь не срываться на пустые крики.
— Ты мне нос сломал, чепушила, — аккуратно трогает пальцами вмиг распухающий клюв. — И зуб выбил, походу.
— Я тебе сейчас сломаю еще и шею, если ты не ответишь.
Он вынимает из кармана белоснежный платок, встряхивает его, расправляя, затем тщательно вытирает лицо.
— Я не трогал ее.
— Она не нужна тебе, это очевидно, зачем тогда ты ее держишь?
— После тебя как женщина не нужна, конечно, я никогда не потерплю в своей постели ту, что раздвигает ноги по первому же зову.
Оскорбление в ее сторону — словно красная тряпка.
Делаю еще один бросок… но он трусливо отходит на два шага назад — вытянув перед собой руки:
— Я пришел сюда не драться. Сбавь спесь, брат. Я пришел поговорить.
Изо всех сил уговаривая себя утихомирить зудящие кулаки, подхожу к нему вплотную и стягиваю под шеей воротник его запачканной кровью рубашки.
— Я тебе не брат — это раз. А два — ты сейчас позвонишь и скажешь отпустить ее. Она собирает вещи, садится в такси, доезжает туда, куда я скажу и только после этого я попробую тебя выслушать. Но не обещаю, потому что никогда в своей жизни не хотел так сильно впечатать кого-то мордой в асфальт.
— Ты действительно настолько ее любишь? — хмурится, будто недоумевая, что такое возможно. — Так сильно, что готов подставляться из-за нее по всем фронтам?
— Я не буду обсуждать это с тобой, — хлопаю свободной рукой по карманам его пиджака и, отыскав телефон, достаю и демонстрирую ему на уровне глаз. — Звони.
— Даже если она сейчас уедет — это ничего не изменит, — громко шмыгает носом, вбирая вытекающую кровь. — Она моя жена и нас связывают… некие бюрократические проволочки.
— Чего?! — морщусь, неосознанно послабляя давление на его вортник — Вы не женаты.
— Раньше не были. Но в жизни все так быстро меняется.
Какого черта? В каком это смысле — женаты?!
— Мы женаты только на бумаге, — словно читает мои мысли. — Я уже сказал, что как женщина она мне больше не нужна. И я верну ее тебе. За одну услугу.
Сука-а! Ну почему этот мужик так любит получать по роже?!
Но я сдерживаюсь, пытаясь быть выше — бросаю его воротник и ошарашенный открывшимися новыми фактами, стараюсь держать лицо:
— Я сам ее заберу, твое разрешение мне не нужно.
Когда я отворачиваюсь и демонстративно ухожу обратно к своему столу, Дабозов словно горсть картечи бросает мне в спину то, что буквально выбивает из-под ног и без того шаткую почву:
— Она сядет, Градов. Очень надолго, уж поверь мне. А ее долги за нее будут отдавать даже ее дети, если, конечно, они у нее будут — семейные свидания разрешают не часто. Поэтому, если хочешь, чтобы она отделалась малой кровью — сядь и выслушай меня.
Глава 38
Вот он, тот самый в упор на разрыв. И точно в цель.
— Я постою. Говори.
— Как хочешь, а я, пожалуй, присяду. Рука у тебя реально тяжелая. Занимался каким-то видом борьбы? Судя по тому, как поставлен удар — не ошибаюсь, — разглагольствуя, поднимает сваленный стул, ощущая себя при этом хозяином положения.
И мне противно это признавать, но ощущает не зря.
В его руках все козыри, в моих — ничего, кроме желания вытащить Вику из лап этого ублюдка. Мне придется собраться и выслушать его, ради нее. Можно сколько угодно бить ему морду, но положения дел это не исправит.
Я не хочу думать о том, что она его законная жена, не хочу думать, как это произошло — я просто хочу, чтобы она стала свободной, а как оно будет дальше… это будет дальше.
— Как ты уже понял, это и были те новые условия — наш брак. Если бы ты выслушал меня сразу, всего этого, — обвел взмахом руки свою окровавленную рожу, — можно было бы избежать.
— Я рад, что не избежал и жалею только о том, что все-таки не свернул тебе шею.
— Тогда за решетку она бы попала вдовой. И уже точно без возможности отвертеться.
Видит Бог, я хочу его убить. Никогда в своей жизни я не хотел так сильно кого-то покалечить.
Обхожу стол и, перешагнув через ворох бумаг, сажусь напротив него в свое кресло. Держать себя в руках чертовски сложно, так и тянет сомкнуть пальцы на его сонной артерии, но я понимаю, что с ним нужно бороться его же оружием — равнодушие и холодная голова. Только так.
— Давай коротко и четко по сути.
И он начинает. Не коротко, но однозначно с места в карьер: