Бывший Булка и его дочь

Дверь равнодушно скрипнула и отворилась. Лида вошла в крохотную прихожую, с которыми мучаются все, кто живёт в блочных пятиэтажках. Вешалка с шестью крючками – пустая. Внизу ни ботинка, ни тапочки, ни сапога – полная пустота. Стул, зеркало, в котором можно увидеть себя только по плечи. Зато под ногами ковёр – шикарнейший ковёрчик, даже страшно об него ноги вытирать. Лида, конечно, вытерла – она же не какая-нибудь дикая. Но всё-таки, надо честно признаться, она впервые вытирала ноги об сцену из львиной жизни… Она разделась, глянула на себя в зеркало, ещё раз посмотрела на ковёр. Подумала: ну Севка же, у него всё по-особому…

– Можно?

– Иди сюда, Лид…

Он лежал по шейку утопленный в одеяло. Всё белое кругом, белая подушка. И жёлтое лицо. Да, он болел без обмана. Лида стояла у порога и смотрела на Севку, а Севка смотрел на неё. Последние лучи солнца пролетали за окном.

Лида много раз видела такие сцены в кино, в телеспектаклях – люди расстаются, а потом встречаются. И там, в этих фильмах, они прямо-таки кидаются друг к другу. Если взрослые, то обнимаются и целуются, если "из детской жизни" – жмут руки, хлопают по плечу и тому подобное.

На самом деле Лида никаких таких порывов не испытывала. Она как бы отвыкла от Севки. Забыла его, что ли. Даже заговорить с ним было неловко – с чужим мальчишкой.

Но разговаривать надо: приличия, разные там правила очень и не очень хорошего тона требуют. Они главнее нас! И вот слово за слово…

– Ты чего там стала? В памятники тренируешься?

– В надгробья! – она кивнула на Севку.

Ну и тому подобное – острить-то мы все теперь умеем. Все такие ильфы-и-петровы, что даже можно и чуточку поменьше. А вот серьёзно бы уметь разговаривать, по-человечески…

Они проскакали танцующим галопом по европам все темы и в том числе его болезнь – всё летело как в печку, и всё горело лучше, чем бумажное. Когда-то давно-давно, при первой встрече их у Нади, Лида сумела спастись от этого пустопорожнего остроумия. Теперь она попалась в его лапы и молотила, молотила, молотила без конца пустую солому. То же и Севка, причём у него, естественно, получалось ещё лучше раз в десять: Лида одну хохмочку, Севка три в ответ.

Сказать бы сейчас: "Брось ты это, Севка, что мы как конферансье!" А ведь это я, между прочим, я ему позвонила: надо поговорить. Ну так и говори!.. Наверное, она пропустила какое-то его очередное остроумие. Севка ждал ответа.

– Чаю… нету у тебя?.. – спросила неожиданно и неловко Лида.

– Это… на кухне, там, Лид… Я-то… – он пожал под одеялом плечами. – Ты иди, а я буду отсюда тобой руководить.

Это была однокомнатная квартира, так что в дверях не запутаешься. И вдруг она услышала Севкин крик – какой-то не простой, а можно сказать, отчаянный:

– Лида! Погоди!

Но было уже поздно. Она стояла посреди крохотной кухоньки. У батареи под окном горка разной обуви: кеды, тапки, старые ботинки – то, что неминуемо скапливается под вешалкой. Тут же вытертый половичок, которому следовало лежать на месте шикарного ковра. На столе немытая посуда и раскрытая книжка. Рядом – торопливо свёрнутое байковое одеяло со следами утюга, ещё что-то. А сверху фантик от мороженого "Чебурашка", старательно разглаженный, в картонной самодельной рамке… Лида сразу вспомнила, как они гуляли по зоопарку – в тот самый-самый первый их раз. Лида съела мороженое, а бумажку бросила – хотела в урну, да не попала. А Севка: "Сорить нехорошо!" И положил бумажку в карман. Вот она где теперь!

Всё стало по-другому: и показушная уборка, и постыдное пижонство с ковром. Осторожно она взяла эту бумажку в рамке. Сверху там была петля из суровой нитки.

– Лида!

Она вернулась в комнату.

– Севка, где это висело?

Он глазами показал место над письменным столом, там была воткнута булавка.

– А где ковёр должен висеть? – и сама увидела голую стену, ряд гвоздиков. Пошла в прихожую, тихонько отряхнула ковёр рукой. Пыхтя, стала вешать его на гвозди.

– Я сам потом, – глухо сказал Севка.

Лида ему не ответила. Повесила, повернулась к нему. Мотнула головой в сторону кухни. Нет, только хотела мотнуть, удержалась. Словно потянула себя за ухо в обратную сторону. Взяла стул, села напротив него. Вдруг она почувствовала себя удивительно свободно. Впервые окинула взглядом всю комнату. Вот бывают такие комнаты – непримечательные, где только самое-самое необходимое.. Редкие, надо сказать, комнаты. Потому что у всех хоть что-то да есть. А у них буквально ничего. Даже львиный ковёр, вернувшись на стену, стал непролазной скукотищей.

Нет, всё же была одна необычная вещь – толстый альбом в кожаной обложке с медным резным замком. Лида сразу вспомнила Надю: марки. Встала. Не спросясь раскрыла альбом. А зря! Это оказались фотографии. В комнате на диване сидели мальчик и женщина. Сева и его мать. Рядом была фотография мужчины в офицерской форме (какой там чин, Лида, конечно, не знала).

– Это твой отец?

– Тут его карточек нету!

– А-а… – она не знала, что сказать.

– Тут вообще ни одной его вещи нету! – И, словно оправдываясь, добавил: – Ни денег, ничего не берём! Мама решила.