Бывший Булка и его дочь

— Нет, я здоров уж не буду! — Он покачал головой. — Всё болит, Коля!.. Жру лекарства утоляющие, а то бы орал… Лечили от почки, а теперь болит грудь. Понял, куда метастазы дал?.. В общем, выписываюсь, не буду Павлу статистику портить.

— Слушай, — сказал Бывший Булка ровным голосом, — ну, если побаливает, куда спешить-то. Вон Старик наш, смотри: съел свои пять килограммов таблеток…

— Ладно, кончай! — Снегирёв вяло махнул рукой. — Я пришёл к тебе попрощаться, так что нечего мне тут… Телефон мне дай. На похороны тебя позовут. Приедешь?

— Кончай болтать, комментатор! — Бывший Булка записал в снегирёвской книжечке свой телефон. — А ты мне?

— Не понадобится! — ответил Снегирёв.

…Через три недели после того, как он выписался, незнакомый мужской голос сообщил ему по телефону, что скончался Дмитрий Борисович Снегирёв. И если он желает принять участие в похоронах, то ему следует приехать туда-то и туда-то в такое-то время.

Снегирь лежал страшно пожелтевший, восковой. Невероятным казалось, чтобы человек так изменился за месяц. Или его так изменила сама смерть…

Весь гроб убран был цветами, но в комнате сильно пахло формалином. Бывший Булка, который после операции не переносил такие запахи, остался в коридорчике. Из другой комнаты вышла мама Снегирёва. Бывший Булка молча поклонился ей. Она не ответила. Она была в чёрном платье и с чёрным лицом. Никогда он не думал, что может быть такое чёрное лицо.

И ещё он увидел там Аню, ту красивую девушку, которая приходила к Снегирю — даже чаще, чем мать. По лицу её без конца текли слёзы. Она словно к ним привыкла, как привыкаешь к дождю, что зарядил с утра. И так же смахивала их со щёк, словно это капли дождя.

В коридоре тихо переговаривались двое мужчин.

— Говорят, он рукопись оставил?

— Рукопись! Пустоту он оставил. И слёзы он оставил.

«Он память оставил», — подумал Бывший Булка.

Был уже май. За несколько минут до того, как выносить гроб, прошёл крупный короткий дождь и выглянуло солнце. Пахло распустившейся листвой, чистым воздухом, промытым асфальтом.

Дом был старый, двухэтажный, во дворе рос огромный тополь, оставшийся ещё с довоенных времён. С крыши прямо на Снегиря и на атласную белую подушку, где лежала его голова с закрытыми глазами, упало несколько сверкающих капель. И Бывший Булка невольно пожалел их, подумал, как долго придётся им мёрзнуть в земле, пока, наконец, какой-нибудь случай не поможет выбраться наружу, испариться и вновь стать дождём.

* * *

И ещё было у него в больнице одно расставание. С Женькой. В один из дней она прислала ему передачу — пакет невесть откуда добытой клубники и записку, что у него идут дела хорошо (она узнала по телефону), что кот молдогуловский оказался помесью сиамского с простым (злость сиамская, а красота простая) и что она собирается заглянуть к нему в среду. То есть завтра.

Он ответил ей, что всё отлично, спасибо, что поздравляет её с котом и ждёт в среду. В конце записки бледно-розовым клубничным соком вывел «Бул».

Но постепенно его всё больше одолевало беспокойство. Аромат клубники плыл по палате, перебивая больничные запахи, — Бывший Булка не трогал её. Наконец один из больных, что лежал с ним вместе, сказал:

— Э, Петрович, дай клубнички! Иначе отниму!

Тогда Бывший Булка разом высыпал весь пакет в глубокую тарелку: «Рубайте!», взял себе одну клубничину и пошёл звонить.

Ещё чувствуя во рту этот фантастически прекрасный запах, он набрал Женькин телефон. То был невероятно старый телефон — Володин, школьный. Все почти тридцать два года своей жизни Володя прожил в одной и той же комнате. Только соседка уехала, и у них стала отдельная квартира.

— Негодяй! — сказала Женька. — Поднял меня с постели. Я маску делала.

— Чего?!

— Питательную маску. Утаила от тебя три зрелых клубничины…

И разговор едва не повернул в другую сторону — про маски, про дела. На этом неожиданно возникшем распутье Бывший Булка остановился, не решаясь ни туда ни сюда… Выручила его сама Женька:

— Ну чего звонишь-то? Чтоб не приходила, да?

Сказала это насмешливым школьным голосом, каким к тридцати семи годам не умеет уже говорить никто. Только вот она.

Этот голос всё звучал в ушах у Бывшего Булки, словно вкус клубники на языке. А в душе быстро прокручивалась плёнка того разговора, который сейчас должен был у них состояться. Причём на самом деле ни одного подходящего слова у него так и не нашлось. Только горели перед ним два лица: Лидка и Маринка, Лидка и Маринка… «А я, собственно, и не думала разбивать твою семейную жизнь», — сказала бы Женька. «Да тут дело не в тебе, Марин…» — «Меня зовут не Марина, Булан, а Женя!..»

Слава богу, ничего этого не было произнесено. И оговорки такой не возникло. Они лишь молчали, каждый у своего телефона. Женька сказала:

— Ну что, Бул, пока? (Он сумел лишь кивнуть.) Позванивай… (И опять он не смог ей ответить.)

Наверное, Женька всё поняла — она положила трубку.

* * *

Не успеваешь вздохнуть! Едва ввалилась после школы — позвонил батянька.

— Слушай-ка, — сказал он решительно, — ты сегодня ко мне во сколько собираешься?

— Ну даёшь, батянечка! Во-первых, здравствуйте, правильно?