Бывший муж

Я растерялась. Она была права — меньше всего мне была нужна привязанность чужого ребенка. Вспомнила раскрытый ротик у своей груди. Я потом себя успокоила тем, что младенцы в этом возрасте готовы сосать все, что им дадут, вплоть до мизинцев — рефлекс. Но сейчас вспомнила и самой страх, и свою брезгливость. Но… жалость перевешивала. Жалко только, что младенец это не котенок. Его не положишь в карман и не заберешь в светлое будущее. А если учитывать, что у меня и на котенка решительности никак не хватало…

— Вы правы, — сухо ответила я.

И устроила девочку обратно. Она обиженно всхлипнула и я почувствовала себя предательницей. На дуге, что над ребенком игрушки, я потрясла их и несколько засветилось. К счастью, у младенцев весьма не надежная память, и она сразу переключилась на лампочку.

Нашего врача не было в кабинете. Он зведовал отделением и поэтому был весьма занятым человеком, я искренне надеялась, что его внимания моему сыну хватит. Я стояла в узкой приемной и комкала в руках лист бумаги, пластиковая папка жалобно скрипела. Никак не могла решиться оставить его секретарше. Казалось — в нем нечто важное. То, что может спасти.

— Я оставлю у него на столе, — секретаршу мои страхи забавляли. — И напомню три раза.



Я решилась и отдала папку. К Илюше сейчас нельзя — тихий час. Дома отец, тягостное молчание, сигаретный дым. Наверняка — коньяк. Отец не был алкоголиком, отнюдь. Но я помнила, как иногда в детстве, к нам приезжала бабушка, а отец исчезал на выходные. Возвращался и за ним шлейфом тянулся запах сигарет и коньяка — бабушка только вздыхала жалостливо.

Поехала в офис, там уже почти никого. Мой кабинет крошечный, окно, минимум мебели, и много-много бумаги. Везде. На каждой набросок. Очень много младенцев, с которым я так и не справилась, передав его коллеге.

Села. Тихо. Могло бы быть спокойно, я любила эти моменты когда суетливая напряженность рабочего дня уходила, оставляя мне тишину и покой. А теперь… Мысли. От них спрятаться не получалось, они не давали наслаждаться, не дарили даже кратких передышек. Правда я знала один способ. Он вышибал все мысли с гарантией, правда в качестве побочки оставлял за собой вязкое сожаление и нечистую совесть.

— Нет, — сказала я сама себе. — Яна, чужой муж вовсе не таблетка от депрессии.

Глава 16. Ярослав

— Это что? — осторожно спросила Даша.

— Ребенок, — пожал плечами я.

Несчастный малыш, творение Яны. Я так и не выбросил этот рисунок. Доставал иногда, смотрел. Потом прятал с глаз долой. А сегодня вдруг решился, проклеил порванный рисунок скотчем, купил простенькую рамку по дороге, и вот — привез. Поставил на тумбу в палате жены.

— Забери пожалуйста.

Я головой покачал — нет. Дашка тяжело села в постели, потянулась к тумбе. Взяла рамку в руки, покрутила. Малышка до жути похожа на Катьку. Может поэтому Яна рисонок разорвала пополам?

Я тоскливо посмотрел по сторонам — Даша здесь уже совсем обжилась. Она умела создавать уют, и видимо обладала талантом обрастать уютом даже не поднимаясь на ноги. На подоконнике горшок с цветком. Он цветет нежно-розовым. Несколько мягких игрушек. Даже небольшой ковер вопреки правилам больницам, наверное, подруги притащили. Я озадаченно подумал о том, что Даша создала здесь новую зону комфорта, которую покидать отчаянно боится.

— Даш, — решился я. — Я теперь реже буду приходить. Может, раз в неделю. Сама понимаешь, работа, Катя…

Я так или иначе приходил в больницу каждый день, в онкологию. Но мне подумалось, что если я стану приходить реже, может это разозлит Дашу?

— Но…

Я поцеловал ее в лоб и вышел. Маршрут проторенный уже — из одного корпуса в другое. Нужно наверстать общение с Ильей, во время лечения он будет практически недоступен, находясь в стерильных условиях, а препараты уже подобрали.

Я любовался сыном. Смешно, но так и было. Узнавал его. Иногда с удивлением находил в нем что-то свое. Иногда — Яны. Но вообще этот мальчик был сам по себе. Он был не повторим — Мы с Яной создали нечто уникальное. И разве могло быть иначе?

И с каждой новой встречей он открывался мне сильнее. Позволял приблизиться к себе. Наверное, виной тому сама больница — Илья поневоле хватался за то, что считал своим. А я…я был его отцом. И больше всего боялся, что я не справлюсь. Я не мог позволить этому мальчику умереть.

— Пап, — спросил он. — А бояться это плохо?

Он уже перестал воспринимать происходящее, как приключение. Иногда мне казалось, что мое сердце просто со скрежетом поворачивается в груди, обрывая сосуды и выплескивая кровь. Только мысли, но резкая боль казалась реальной. И тогда я понимал, что вот это наверное и есть любовь. Любовь к своему ребенку. Беспощадная. Болезненнная. И я не мог представить, каково сейчас Яне.

— Это нормально, — ответил я. — Мне часто просто ужасно страшно. Конечно, я притворяюсь храбрым…

Вот сейчас мне страшно. Просто страшно любить нечто, такое маленькое и беззащитное. Хрупкое. Ненадежное.

— Только маме не говори, — попросил Илья. — Она все же девочка…