Поднимаю глаза и обжигаюсь об его взгляд. В них огонь бушует, но за ним больше ничего не видно. Остальные эмоции затмевают агрессия, бешенство и ярость.
Его трясет от злости.
— Молодой человек, — строго проговаривает мой папа, — моя дочь с вами никуда не поедет.
— Поехали домой, Маша.
Проталкивая через себя воздух, я вдруг чувствую, как ледяной ком внутри меня начинает трещать. И сквозь трещины наружу горячими струйками просачивается ненависть. Ядовитая, слепящая и разрушающая.
— Уходите, Руслан, — пытается вытолкать его отец.
— Только со своей женой, — чеканит муж, продолжая продавливать меня взглядом.
Урод.
— Папа, оставь нас на минутку, пожалуйста, — прошу охрипшим голосом.
Отец, сложив руки на груди, смотрит на Руслана исподлобья.
— Пап…
— Она никуда не поедет, — проговаривает по слогам еще раз.
Затем, развернувшись, посылает мне предупреждающий взгляд и скрывается в своей комнате. Мы с Русланом остаемся наедине.
Смотрим друг на друга как заклятые враги. Он обрушивает на меня всю силу свой тяжелой энергетики. Я начинаю задыхаться.
— Мы едем домой, Маша. Собери самое необходимое. Остальное заберем потом.
— Нет, Руслан. Я останусь здесь, и я подаю на развод.
Сунув руки в карманы брюк, он вдруг тихо усмехается. С такой издевкой, что мое лицо от унижения гореть начинает.
— Собирайся, Маша, я жду…
— Пошел к черту, Лебедев, — выдыхаю со свистом, — так понятнее? Я. Подаю. На развод.
Руслан, качнувшись на подошвах ботинок, начинает идти в мою сторону. И чем ближе он подбирается, тем сильнее горит мое лицо. В ноздри забивается любимый запах, но сейчас он вызывает во мне лишь отторжение к его хозяину.
— Не играй словами, девочка, — шелестит его голос у моего уха, — я ведь могу и согласиться…
— Пошел на х*й! — цежу сквозь зубы.
Мрачно смотрит на меня сверху вниз. Молчит. Потом, вдруг уронив голову, прикрывает глаза.
— Не сходи с ума, Маша… Поехали домой… пожалуйста.
— Уходи.
Резкий рывок и мое лицо оказывается прижатым к его шее. Выходит все неожиданно, поэтому я не успеваю понять, как мои губы прижимаются к теплом коже.
Сердце в груди, вдруг ожив, бросается на ребра. Больно до помутнения в глазах.
— Маша… девочка моя… тебе больно, да?
— Пусти…
— Больно. Я понимаю… но, бл*дь… нельзя же так резко… так не делается…
Отталкиваю его руками, вкладывая в них все силы, что у меня остались. Он отстраняется, но я продолжаю толкать его к двери.
— Пошел… пошел вон…
Все. Прошла заморозка, анестезия больше не действует. Сердце, сдурев от боли, кидается на острые пики. Захлебывается кровью, но продолжает методично себя убивать.
— Маша… постой…
— Я убью тебя, если приблизишься еще раз, — шиплю, как одержимая.
— Маша! — хватает за плечи и сильно встряхивает.
Я на миг теряюсь в пространстве.
— Маша… я уйду… слышишь?.. Уйду… но только на неделю.
— Навсегда!
— Я дам тебе семь дней. Семь дней, Маша, чтобы успокоиться и приготовится к разговору. Ты подумай, ладно?.. Хорошо подумай, готова ли ты все потерять, — въедливо смотрит в глаза, — нас потерять, Маша…
— Нас уже нет…
— Есть, — перебивает Руслан, — мы есть, и мы будем… Я тебе обещаю. Я все исправлю.
Нечего исправлять. Как можно исправить то, что умерло? Отменить смерть невозможно. Он убил «нас».
— И вот… — вынимает из кармана пиджака мое обручальное кольцо и пытается взять мою правую руку.
— Нет!
— Маша! Надень кольцо!
— Нет, я сказала! — сжимаю пальцы в кулак, когда он пытается отсоединить от них безымянный.
— Оно твое!
— Я его в унитаз смою! Забери!..
Замирает. Смотрит на меня пугающим взглядом и кольцо в ладони сжимает. Дышит часто, сбито. Крылья носа напряженно подрагивают. Угрожающе шевелит челюстью.
Потом вдруг вздыхает и пытается поцеловать, но я вовремя отворачиваюсь. Противно.
— Иди.
— Семь дней, Маша…
— Уходи!
— Телефон включи.
Выходит из квартиры, но продолжает буравить меня взглядом. Теперь в нем что-то другое. Огонь потух, оставив только разочарование и растерянность.
Захлопываю дверь прямо перед его носом, закрываю на все замки и прислоняюсь к ней лбом.
Меня колотит от шока и потрясения. Боль, расширяясь, постепенно заполняет все мое тело. Растекается в груди, сползает в живот и давит в горле.
Боже… невыносимо…
Закрыв руками рот, тихо всхлипываю.
— Маша, дочка…
Папины руки разворачивают меня и прижимают к широкой груди.
— Ну — ну… не надо плакать…
— Как не плакать, папа? Как не плакать?
— Терпеть надо… время лечит…
— Как он мог?! — вырывается с рыданием, — так поступить с нами, папа?! Как он решился на такое?!..
— У них там это обычное дело, — говорит он еле слышно.
— Где у них? У богатых?.. Они что, не люди?
— Да кто их разберет?
— А ты? — спрашиваю, вскинув взгляд, — ты маме изменял?
— Что? Нет, конечно! Как ты могла подумать такое?
Господи, что я несу? Так осквернить память о маме…
— Прости…
— Мы с мамой любили друг друга, — шепчет папа, — я на других женщин даже смотреть не мог!
Мама умерла, когда мне исполнилось шесть лет. Во сне оторвался тромб. Помню, как в то утро меня разбудил крик папы. Он так страшно кричал, что я спряталась за шторкой у себя в комнате и простояла там, пока не приехали бабушка и дедушка.