Бывших не бывает

Придётся избавлять их от заблуждений мягко и начиная с мелочей, ибо впали они в грех невольно и по неведению. А мелочи для этого всегда найдутся. Вроде того названия, что дали они своей придумке. Додуматься надо – «воздушный змей»! Аспид ядовитый, летящий в изначально чистой стихии! Тьфу! Пришлось исправлять и велеть называть херувимом. А заодно рассказать об Элохим, Серафим и Херувим. И о падении и о восстании того, кто стал отцом лжи, и о первом потопе… Даже нарисовать херувима на херувиме. Иконописец из тебя, Макарий, так себе, да…

Но вот тут я доверие отроков и отроковиц завоевать смог. Ещё бы понять чем… Да, и отроковиц тоже. Вокруг Тимофея уже сложилась занятная корпорация: от увечных роариев моего поднадзорного до его младшей и самой любимой сестры Евлампии. И вот с этим пёстрым обществом мы обсуждали тайны света Горнего, света Фаворского! Рассказал бы кто – не поверил бы, но было именно так.

И вот что выяснилось: если юной патрикии Евлампии, увечным роариям, да всем, кроме Тимофея и Славко, легче представить, со скидкой на возраст и знания, конечно, свет Горний и его божественную природу, заболотные разбираются в свойствах тварного света, как ни стыдно признаться, лучше тебя, Макарий, то, когда речь заходит о нетварном свете, они слепы, почти как кроты. Отроки пытаются измерить, взвесить и вообще понять его через число, а Горний свет надо чувствовать! Душой! Смотреть внутренним взором, а этого взора у них почти и нет. Слава тебе, Создатель, что только почти – Божья искра в душах их не угасла. Так дай, Господи, мне силы пробудить в них зрение души!

А этого пифагорейца, если поймаю – удавлю! Нет, не удавлю – ценен слишком, но выпорю, чтобы детей не уродовал! И держать буду на коротком поводке».

Отец Меркурий ещё раз тяжело вздохнул и двинулся меж столов – посмотреть, чего там ученики накарябали.

* * *

Как-то вечером, накануне Рождества, в ворота усадьбы священника кто-то тихо, даже деликатно поскрёбся. Ульяния, прижившаяся при матушке Домне и даже начавшая потихоньку оттаивать, выскочила открывать и остолбенела: за воротами обнаружились Сучок и Бурей. Трезвые. Серьёзные. Озабоченные чем-то. Но девка, увидев своего прежнего хозяина, всё равно обомлела и голоса лишилась.

Священник вышел из избы посмотреть, чего это девка так запропастилась, и остолбенел сам: Бурей ласково, именно ласково, выговаривал Ульке:

– Ну чего ты встала, дурёха? Не съедим же тебя. Дело к хозяину твоему есть. Ты уважь, девонька, отца Меркурия позови, – вторил ему Сучок.

Отставной хилиарх с шумом втянул воздух. Хмельного духа в нём не обнаружилось. Перегара тоже.

«Точно, трезвые! И не с бодуна! Знать, последние времена настают, Макарий!»

– Здравы будьте, люди православные! – возгласил священник, ещё не веря до конца в невероятное.

– Здравствуй, отец иеромонах, – старательно выговорила сладкая парочка и, невиданное дело, сдёрнула с голов шапки.

«Действительно, трезвые – пьяные ни за что не выговорили бы! И шапки долой – что ж их припекло-то так?»

Ульяния вздрогнула, очнулась, испуганно пискнула и вперилась умоляющим взглядом в отца Меркурия.

– Поди в избу, дочь моя, застудишься.