– А давно ты в монашестве, отче? – вдруг спросил воевода Корней.
– Да уж скоро семь лет, – светским тоном отозвался отец Меркурий. – После битвы при Поливоте призвал меня Господь к сему служению.
– Ногу там? – с видимым участием спросил Лука.
– Там, почтенный аллагион[87]
, – кивнул священник. – Конём турки стоптали.– И мне конём, – усмехнулся воевода, – только половцы на Палицком поле. По роже там же попало. Сына Фрола тоже там потерял.
– Упокой, Господи, душу воина Фрола, живот свой на брани положившего, – отец Меркурий перекрестился.
– А у тебя, отче, прости, дети есть? – вдруг вступил в разговор боярин Фёдор.
– Были. Жена тоже.
– Померли? – спросил боярин Фёдор с видимым участием. – Как звали-то их?
– Нет, убили. А звали жену Еленой, а сыновей Николай и Маврикий.
– Сарацины? Али печенеги? – влез в разговор Никифор.
– Наёмные фряги[88]
.– Понятно, – протянул воевода. – Ты в походе тогда был?
– Да.
– Небось в том, где ногу оставил? Домой вернулся, а вместо дома головешки?
– Нет, раньше ещё.
– Понятно… Давай тогда и твоих, и моих помянем, – воевода кивнул сыну.
Выпили на помин души. Помолчали. Потом Корней встряхнулся:
– Кхе! Чего это мы, мужи? Не время сырость разводить, да и не место. Лавруха, волоки меня в парную!
Отец Меркурий лежал на полке, подставляя венику то один, то другой бок, и думал. Как ни странно, раздающиеся сверху экстатические звуки, издаваемые боярином Фёдором, которого Лука безжалостно охаживал веником, мыслительному процессу очень даже помогали.