– Так что я знаю, – продолжил отец Меркурий. – Знаю даже больше того. Ты спас село, людей, которым служил всю жизнь. Ценой своей крови и смерти жены, но спас. А я не смог спасти свой полк, который после гибели жены и сыновей стал моей семьёй. Они легли там, где я их поставил. Тысяча человек. Некоторые из них знали меня ещё мальчишкой. Другие играли вместе со мной, когда мы едва научились ходить. Для третьих я был крёстным отцом, а они мне были как родные сыновья. С четвёртыми я сражался плечом к плечу. Их больше нет, а я только остался без ноги. Однако я нашёл способ служить. Я – безногий калека.
Аристарх никак не отреагировал.
– А ты предал её. Сдал без боя. Стена, даже разрушенная, стеной остаётся. И стоять на ней до последнего вздоха надо. За стеной город, храмы, люди. А ты их на поругание отдать решил. В смерть сбежать! Предатель! Нам в последнем моём бою воевода сказал: «Сегодня я не призываю вас умереть во славу базилевса, я приказываю – не смейте умирать, пока не подойдет базилевс, а если умрете, не смейте падать!» Вот что ты должен делать! А ты что делаешь, трус?! Решил дезертировать?! Бежать со стены, бежать от строя, бежать от своей битвы?! Трус! Предатель! Клятвы забыл! Товарищей бросил! Память жены предал! Что ж, беги – покаешься у Господнего престола! Я не отпущу тебе этого греха! Не в моих слабых силах вдохнуть мужество в того, кто изгнал его из своей души. Сейчас я помажу тебя святым елеем, испрошу у Господа исцеления для тебя, а дальше всё в руце его и твоей.
Староста не шевелился.
– Хочешь умирать – умирай. Это не так уж больно и страшно. Только не жди того, что ты будешь с женой. Она приняла мученическую смерть, защищая свой дом, а ты… Трусов в рай не пускают. Никогда. Нигде[93]
. Но один раз ты её увидишь! Чтобы она могла плюнуть тебе в глаза! За то, что бросил детей и внуков! За то, что бросил односельчан! Ты же не раз спасал их, когда сотня уходила в поход! На кого теперь их оставишь? Есть тот, кто примет твоё дело, кто сможет его делать? Да тебе-то что, ты же и так мёртвый! Пусть ратники вернутся к головешкам, как вернулся я! Пусть твоя жена увидит, как её дети падут в безнадёжном бою, а внуков поведут на рабский рынок! У нас такого, как ты, не было. Наших жён и детей некому было защитить, а ты своих бросил! Бог тебе судья, бывший воин. Воинский дух ты утратил…– Ах ты в бога душу, печёнку и селезёнку мать через хомут в поперёк и наискось! – Аристарх даже приподнялся на лавке, глаза его заволокло даже не злобой, а какой-то бездонной, чуждой этому миру тьмой, он попытался цапнуть отца Меркурия, но сил не хватило, и с последними словами чёрной брани староста рухнул обратно, некоторое время лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал, а потом прошептал: – Ну ты и сука…
– Ошибаешься, – зло усмехнулся отец Меркурий. – Я мужского пола и оттого сукой быть не могу. А вот ты трус, что от боя своего бежит, то истина. Только вернуться ещё не поздно. Я могу помочь.
– Иди ты в жопу, – с той же запредельной усталостью, что и в начале разговора, отозвался Аристарх, отворачиваясь к стене, – дай помереть спокойно.
– И закрыться там изнутри? – усмехнулся отец Меркурий. – Не пойду. Там тихо, темно, тепло, но уж очень воняет. А я вонь не люблю. Гамото мунису![94]
Гамото коло су! Давай, гамото палиопаидо, отверни морду от стены, соборовать тебя мне всё равно надо, так что не мешай. Без причастия обойдёшься – знаешь, в чём грешен, но каяться не желаешь, гамото мунису! Так что полежи, подумай, хасиклис, что с твоим родным селом без тебя будет. А я буду делать что могу. А ты беги, заяц! Беги от несделанного дела! Ты хоть знаешь, пуцос, что ждёт сотню? Что ей предстоит? Какие силы пришли в действие и нацелились на неё? Я знаю мало, но даже мне хочется обосраться от этого знания! А ты, вместо того чтобы спросить, решил сдохнуть! Ста архидя му! Беги, прячься в смерть, когда всем нужен!