…Он давно замечал, что в среде его знакомых творится что-то неладное. Слышал обрывки разговоров, замечал, как обмениваются понимающими взглядами и знаками его приятели и сослуживцы. Умея
Нового члена принимали в их кружок торжественно. Он помнил, как в одной рубашке, с обнаженной саблей вошел в комнату, где его ждали новые товарищи, многих из которых он видел первый раз. Была ночь. Царил мрак, но в комнате горели свечи как символ того, что рано или поздно из этих новых огоньков возгорится большой костер, который осветит весь мир. При его появлении все офицеры одновременно обнажили сабли, скрестили их с тихим скрежетом. Лясота вошел в круг, опустив свое оружие на скрещенные сабли. Слова клятвы, которую он дал в тот час, до сих пор сохранились в памяти.
«С мечом в руках достигну цели, намеченной нами. Пройду тысячи смертей, одолею тысячу препятствий. Все преодолею и посвящу последний вздох свой свободе и общему делу…»
Они все были молоды — мало кому было больше тридцати, горячи, уверены в себе и своей правоте. Они все были готовы отдать жизнь за Общее Дело. Их не пугало ничего — ни кровь, ни трудности. Некоторые так и говорили, что идут на смерть.
Лясота хотел также завербовать своего товарища по Третьему отделению Теодора Звездичевского, но тот как раз накануне отправился в княжество Загорское и пропал. За все три месяца от него не было получено ни одного известия.
А потом их кто-то выдал, и выступать было назначено раньше намеченного срока. Восстание, готовившееся несколько лет и все-таки не подготовленное как следует, закончилось неудачей. Кто-то погиб с оружием в руках, кто-то по малодушию, дрогнув, наложил на себя руки, кто-то бежал и пытался скрыться. Их арестовывали, выслеживали, ловили, как диких зверей. Его арестовали у Поленьки. Все это и то, что было дальше, вспоминать не хотелось…
— А это? — Владислава кивком головы указала на шрамы на его запястьях.
— Это, — он потер руки давно привычным жестом, — следы от цепей. Я почти шесть лет носил кандалы. Сначала в крепости, потом на этапе, потом — на рудниках.
— Каждый день?
— Каждый день. Не снимая.
Он усмехнулся, заметив страх в глазах княжны.
— Какой ужас, — прошептала Владислава.
— Я был осужден на десять лет каторги, — продолжал Лясота, не сводя глаз с девушки. — Первые пять лет провел в цепях. Потом пришел приказ расковать. Всех нас там, на руднике, было почти сорок человек. И вскоре после этого я совершил побег.
— Почему?
— Захотел! — отрезал он, злясь на себя за эту откровенность. Кто его тянул за язык? Разболтался… Нет уж, про Поленьку, о которой он не переставал думать все эти годы, княжна не должна узнать. — А вы что думали? Что я буду с гордостью нести свое наказание? Меня — нас! — лишили всего. Имени, чести, достоинства. Моя честь осталась там, на эшафоте, где меня лишили титула и звания. Я действительно был офицером, а теперь… Теперь я просто беглый каторжник.
— Этого не может быть, — прошептала Владислава, схватившись за голову и почти без сил повалившись на лавку.
— Может. Вы в тот год были еще девочкой, но спросите вашего отца. Он вам расскажет.
— Моего отца? — Девушка невольно улыбнулась. — Я не знаю, увижу ли его когда-нибудь.
— Увидите. Если бы вы мне поверили…
— Я вам верю!
Сорвавшись с места, девушка порывисто бросилась к Лясоте и схватила его за руки, сжимая изо всех сил.
— Может быть, вы и мятежник, может быть, вы и преступник, — прошептала она, — но, пожалуйста, помогите мне! Не оставляйте меня одну! У меня больше нет никого, кроме вас!
Она была так близко, смотрела так доверчиво, что Лясота напрягся. Вздумай он сейчас ее обнять и поцеловать, княжна сама бы обняла в ответ — вырвавшиеся слова признания уже говорили о многом. Но нужно ли ему это? Его ждет Поленька. Дорога к невесте и так слишком затянулась. Пора было поторопиться.