c2e6faf2c699c3ab53935acd39e30e24

Вот и всё. Лайош нервно рассмеялся. Несомненно, он чувствовал бы себя менее скованно, если бы у его отъезда не было свидетелей. Но, в конце концов, как мы знаем, это именно он пригласил Эндре «по долгу службы». Он четко попросил в письменной форме, чтобы Эндре пришел в тот день, поскольку хотел с ним поговорить. Эндре пришел с приглашением Лайоша в кармане и стоял в саду, тучный и спокойный, слегка моргая, терпеливо слушая Лайоша без какого-либо чувства превосходства, с непоколебимой уверенностью человека, который гнушается применять всю свою силу, зная, что один взгляд, один поднятый предостерегающий палец, и Лайош немедленно замолчит, уйдет, крадучись, и представление закончится. Тем не менее, казалось, что Лайош не может обойтись без этого неудобного свидетеля. Словно после долгой внутренней борьбы он решил посмотреть в лицо правде - Лайош всегда считал Эндре носителем правды, беспощадным судьей и свидетелем, безжалостынм враждебным объектом, которому чары Лайоша были - как с гуся вода, и сказал: «Давай оставим всё в прошлом, и дело с концом». Вот как Лайош воспринимал стареющего Эндре.

Эндре постарел всего три-четыре года назад. Всё, что было в его облике и характере серьезного и тяжелого - таинственное сопротивление миру и запрет кому-либо к нему приближаться, жреческая торжественность и молчаливая бдительность, которые были ему свойственны, иногда и посторонним было сложно наладить с ним связь. Эндре был не то чтобы недружелюбен - просто все чувствовали, что он знает о мире что-то такое, что бросает вызов всем его законам, и хранит это в тайне. Его доброта была тяжелой, осторожной и неуклюжей.

Даже сейчас он смотрел на Лайоша, как человек, который знает о нем всё, но не горит желанием судить или прощать его. Фраза «Так что, Лайош», которой Эндре приветствовал его двадцать лет спустя, не была снисходительной, гордой или суровой, но всё же я видела, как эти слова расстроили Лайоша, как он начал нервно оглядываться по сторонам, он был подавлен, вытирал лоб носовым платком. Они поговорили о политике и о похоронах. Потом Эндре, увидев и услышав достаточно, сел на скамейку и скрестил руки на животе, по старой джентльменской моде. День клонился к вечеру, Эндре проверил документы, которыми я уполномачивала Лайоша продать дом, и ему больше нечего было сказать.

Конечно, все мы знали, что Лайош хочет мою жизнь, точнее, жизнь Нуну, что он хочет украсть мой мир. Дом по-прежнему дарил нам крышу над головой, немного потрепанный временем, но, несмотря ни на что, по-прежнему - наша крепость: дом был последней нашей ценностью, которую Лайош еще не забрал, и вот он приехал за ним. В то мгновение, когда я получила телеграмму, я поняла, что он едет за домом: такие мысли не облекаются в слова, ты просто знаешь, и всё. Я до последнего себя обманывала. Эндре знал, и Тибор знал. Потом мы удивлялись, как дешево и легко сдались Лайошу и приняли тот факт, что в жизни не бывает половинчатых решений, и процесс, который начался пятнадцать лет назад, просто нужно завершить. Лайош тоже это знал. Он выяснил, что дом - немного влажный, и тут же сменил тему разговора, словно самая важная часть его дела была сделана, и теперь нет смысла тратить слова на подробности. Тибор и Лаци с любопытством стояли рядом. Несколько позже, после обеда, пришел старый портной Лаци, смушенно пробираясь и кланяясь, он вручил счет двадцатипятилетней давности. Лайош обнял его и отослал прочь. Господа пили вермут, громко разговаривали и много смеялись над анекдотами Лайоша. Мы сели за обед в отличном настроении.

12

Единственное, что мне было непонятно - что здесь делала эта странная женщина. Она была слишком стара и безвкусно одета, чтобы быть любовницей Лайоша. Мне понадобилось время, чтобы понять, что молодой человек в кожаном плаще, который первым вышел из красной машины, пробормотал несколько приветственных любезностей, а потом всё время молчал, общаясь лишь со своим львиноголовым псом, был сыном этой женщины. Тут мы не могли прийти к единому мнению. Молодой человек был блондином, светлым блондином, неким серебряным блондином: лицо у него было словно голое, ресницы - почти невидимые на бледной коже. Он постоянно моргал. Волосы у него были кудрявые и спутанные, как у старого африканца. Потом он надел темно-синие очки и практически исчез за темными линзами. Лишь ближе к вечеру я узнала, что этот молодой человек - жених Евы, а эта женщина, из тех респектабельных женщин, которые склонны перемежать свою речь неправильно произнесенными французскими словами, уже много лет домоправительница Лайоша. В смятении первых нескольких часов я ничего этого не поняла.