Canto

В первой комнате, где оплата была по часам, я не выдержал и часа. Дверь с матовым стеклом, завешенная занавеской, рождала чувство розовой безнадежности. От каменных плит на полу несло холодом, отчистить их было невозможно, грязь не размокала. Оставался стол, но он был до того бесприютно голым, и бумаги на нем не помещались. Окна выходили на боковой фасад здания вокзала. Я смотрел из окна на травматически раздутые стеатитовые аркады, на непропорционально большие арки, которые создавали бесконечную перспективу, и видны были только их гладкие внутренние поверхности поросячьего цвета. Я вынул из чемодана часть вещей и отправился на улицу. Прошелся по нагретой вечерним солнцем противоположной стороне улицы, где по долгу службы толпились омнибусы, такси и люди, миновал облицованную товарами торговую улицу, и пошел дальше, желая одного — не возвращаться назад. Мария никогда там не осталась бы. На другой день я вернулся, чтобы отказаться от комнаты, а задаток забирать не стал. Надолго оставаться там было невозможно.

Другая комната находилась в доме у графини. Призрачные залы. Внутренность дома в старой части города, каждый предмет мебели живет благородной жизнью на своем, особом месте, день потаенно идет своим чередом в этих комнатах, уклон жизни зависит от положения солнца. Там я попробовал поселиться, разыгрывая жильца, который то и дело здоровается и, тихо проплывая по замам, неустанно благодарит за право здесь жить.

Красный свет угрюмо держит машины в узде. Два раза за два дня пришлось снимать комнату. Дрожат, дрожат камни мостовой.

Я знаю одну особу, которая всегда меня забывает. Salve Maria. Maria sulle gambe di bambola. Мария на кукольных ножках. Мария. Эти булыжники на мосту, в том месте, доведут меня до слез. Тот самый кусок мостовой при свете дня, я ведь прямо на нем и стою. А как далеко мы друг от друга. Придется говорить о другом.

Утро — это умиротворяющий щит из белизны, белая ширма, пахнущая садовыми деревьями, велосипедом, ревенем, леденцами, чугунной решеткой и хозяйственной сумкой, каменными ступенями, на которых истекают смоляной кровью еловые и пихтовые иголки, аптечной хлоркой, сладковатой травой, пылью. Утро — это умиротворяющая, противоударная ширма, которая окружает ребенка. Закрома Дня, которыми пора воспользоваться.

Не успели мне вытереть рот, испачканный вареньем, как я уже внизу. На солнце еще встречаются островки прохлады, от которых по коже бегут мурашки. Мне достаточно лишь добежать до угла и буквально несколько минут провести в нетерпеливом ожидании. Тут же на кухонный балкон дома, где живет врач, выбегает моя подружка, на ней очаровательная пижамка, а в белоснежном, словно присыпанном тончайшей пудрой личике одиннадцатилетней девчушки — оттенок настоящей дамской брюзгливости и жеманства. Черные, гладкие, тяжелые волосы, черные глаза. У нее звучное имя — Франческа. Мы уже довольно давно ведем жизнь, отделенную от жизни других детей, и проводим время исключительно вдвоем, каждый выходной день, начиная с самого завтрака. Родители мирятся с этим или не совсем мирятся, во всяком случае, они проявляют бездну терпения, даже больше — уважения к нашим играм, и никто не вмешивается.