Carpe Jugulum. Хватай за горло!

Затем эта встреча с собакой, которая попыталась его облизать. Он поцарапал и покусал ее, но это не возымело должного эффекта. Собака начала вести себя еще более дружелюбно.

Наконец он нашел удобное место для отдыха и свернулся в клубок, а теперь кто-то пытается использовать его как подушку…

Шума почти не было. Гроб несколько раз качнулся, потом пару раз перекувырнулся.

Грибо спрятал когти и снова заснул.

– …Гори, гори пламенем ясным… Шлеп, чавк, шлеп.

– …И я в своей… Хвала Ому… Чавк, шлеп.

Овес спел почти все гимны, которые знал, – даже очень старые, которые давно не пел, но тем не менее помнил, потому что слова в них были хорошими. Он пел их громко и вызывающе, дабы разогнать сомнения и ночную тьму. Также пение помогало ему не обращать внимания на тяжесть матушки Ветровоск. За последнюю милю матушка страшно потяжелела, в особенности после того, как он пару раз, поскользнувшись, упал. Всякий раз матушка падала сверху.

Один башмак Овса остался в трясине. Его шляпа плавала в какой-то луже. Колючки разорвали его плащ в клочья…

Он снова поскользнулся и опять упал. Матушка свалилась с его плеча на поросшую осокой кочку.

Видел бы его сейчас брат Мельхио…

Ухтыястреб пролетел мимо и сел на ветку сухого дерева всего в нескольких ярдах. Овес ненавидел эту тварь. Она походила на какого-нибудь демона. Летала абсолютно уверенно, хотя ничегошеньки не могла видеть из-за колпачка. А стоило ему только подумать о ней, как птица тут же поворачивала голову и таращилась на него невидящими глазами. Овес снял второй, по сути дела уже ненужный, башмак (когда-то он так блестел, а сейчас его кожа поскарябалась и покрылась трещинами) и неумело метнул его в птицу.

– Убирайся, нечестивая тварь!

Птица даже крылом не взмахнула. Башмак пролетел мимо.

Потом Овес попытался подняться на ноги, но вдруг ощутил запах горелой кожи.

Две струйки дыма струились с обеих сторон из под колпачка.

Рука Овса машинально потянулась к шее, чтобы привычным движением сжать черепаховый медальон, но его там не было. А ведь за этот медальон он заплатил в Цитадели целых пять оболов! Но теперь уже поздно было жалеть о том, что он пожадничал и повесил медальон на цепочку, которая стоила всего одну десятую обола. Наверное, медальон сейчас мокнет в какой-нибудь грязной луже или утонул в вонючей трясине…

Кожа колпачка быстро сгорела, и вырвавшийся наружу свет был настолько ярким, что Овес едва мог рассмотреть силуэт птицы. Этот свет превратил мрачный пейзаж в линии и тени, окаймил золотом каждую травяную кочку, каждое дерево – и погас настолько неожиданно, что в глазах Овса еще долго плавали фиолетовые круги.

Когда его дыхание и самообладание наконец восстановились, птица уже летела над пустошью.

Овес вскинул бесчувственное тело матушки Ветровоск на плечо и побежал за птицей.

Тропинка вела дальше и дальше вниз по склону. Грязь и листья папоротника скользили под ногами. Ручьи текли вниз из каждой ямки, по каждой канавке. Иногда ему казалось, что он не идет, а только лишь контролирует скольжение вниз, отталкиваясь от камней, плюхаясь в лужи, зарываясь в кучи листьев.

И тут он увидел освещенный вспышками молнии замок. С трудом сохраняя вертикальное положение на каменистом склоне, Овес продрался сквозь колючий кустарник и упал на дорогу, в который раз ощутив всей спиной тяжесть матушки Ветровоск.

Матушка шевельнулась.

– …Немного отдохнуть от благоразумия… Убить их всех… Я этого не потреплю… – пробормотала она.

Ветер сдул с ветки капли дождя на ее лицо, и она открыла глаза. В первое мгновение Овсу показалось, что у нее красные зрачки, но тут же он почувствовал на себе взгляд ее ледяных синих глаз.

– Значит, уже прибыли? – спросила матушка.

– Да.

– А что случилось с твоей священной шляпой?

– Потерял, – резко ответил Овес.

Матушка осмотрела его повнимательнее.

– И твой волшебный амулет пропал, – заметила она. – С черепахой и маленьким человечком на ее спине.

– Это не волшебный амулет, госпожа Ветровоск! Понятно? Волшебный амулет – это символ примитивного и механистического идолопоклонства, в то время как Черепаха Ома – это… это… совсем другое. Понимаешь?

– Теперь – да. Спасибо, что объяснил, – сказала матушка. – Помоги мне встать, а?

Овес с трудом владел собой. Он тащил эту старую су… склочницу столько миль, продрог до костей, а она ведет себя так, словно сделала ему громадное одолжение.

– А волшебное слово? – прорычал он.

– О, не думаю, что такой религиозный человек, как ты, должен забивать себе голову всякими волшебными словами, – фыркнула матушка. – Священные слова куда лучше. Например: делай, что говорят, иначе я тебя искореню. Всегда действуют.

Он помог ей подняться на ноги, все еще кипя от непереваренного гнева, и даже поддержал, когда она покачнулась.

Со стороны замка донесся крик, который тут же смолк.

– Не женский, – заметила матушка. – Полагаю, девочки уже начали. Надо бы им помочь…

Ее поднятая рука тряслась. Ухтыястреб слетел с дерева и устроился у матушки на запястье.

– А теперь помоги мне добраться до ворот.