Carpe Jugulum. Хватай за горло!

И его утащили и вздернули на пеньковой веревке, а она все это видела, потому что должна была смотреть, должна была ему, а он проклинал ее, что было несправедливо, ведь он ушел чисто, односельчане просто не посмели ослушаться, иначе все было бы куда страшнее, и она глядела и видела, как над ним нависает тень Смерти, после чего за спиной Смерти возникли какие-то маленькие светящиеся фигурки, а потом…

Кресло, раскачиваясь взад-вперед, громко скрипело в темноте.

Крестьяне ликовали, ведь справедливость восторжествовала, и тогда она, потеряв терпение, велела всем разойтись по домам и молиться богам, в которых они верили, дабы подобное никогда не случилось с ними. Самодовольная рожа торжествующей добродетели почти так же ужасна, как лицо разоблаченного порока.

Вспомнив все это, матушка поежилась.

Почти… но не совсем.

Самым странным было то, что на похороны собралась практически вся деревушка. Кое-кто даже бормотал, что в целом он был не таким уж плохим парнем и, возможно, это все она, она заставила его очернить себя. Матушка помнила бросаемые искоса темные взгляды.

Допустим, справедливость действительно существует. Для всех и каждого. Для самого презренного нищего. За каждое грубое слово, за каждую невыполненную обязанность, за каждое принятое решение. Да, за каждое решение, в этом-то все и дело. Ведь выбирать приходится. Ты можешь ошибиться, можешь поступить правильно, но ты обязана выбирать, хотя сама понимаешь: правильность или неправильность принятого решения не всегда очевидны, порой приходится выбирать между неправильным и неправильным, потому что правильного решения не существует. Но всегда, всегда выбор зависит только от тебя. Именно ты стоишь на краю, все видишь, все слышишь. И никаких тебе слез, никаких извинений, никаких сожалений… Ты оставляешь их на случай, когда они действительно потребуются.

Она никогда не обсуждала эти мысли ни с нянюшкой Ягг, ни с другими ведьмами. Ведь это значило раскрыть свой секрет. Но порой вечерами, когда разговор подкрадывался к данной теме ближе некуда, нянюшка могла обронить нечто вроде: «Что ж, в конце концов, старый Скривенс ушел с миром», и непонятно было, что именно она имела в виду. Вот нянюшка, судя по всему, никогда не переживала о подобных мелочах. Она считала, что некоторые вещи нужно делать, и точка. А всякие назойливые мыслишки она предпочитала прятать подальше – даже от себя самой. Матушка ей завидовала.

А вот кто придет на твои похороны, когда ты умрешь?

Ее даже не пригласили!

Воспоминаниям было тесно в голове. Какие-то фигуры шествовали во тьму мимо горящей свечи.

Она много всякого переделала, много где побывала и настолько хорошо научилась управлять своим гневом, что сама себе дивилась. Она противостояла людям, которые были гораздо могущественнее ее, – просто не позволяла им заподозрить обратное. Она стольким пожертвовала, но и многим овладела…

Это был знак. Она знала, рано или поздно будет знак… Они поняли это, и в ней теперь нет больше нужды…

И чего она добилась? Наградой за тяжкий труд стал труд куда более тяжкий. Если ты копаешь самые глубокие канавы, тебе дают самую большую лопату.

А в награду ты получаешь лишь голые стены, да голый пол, да холодную хижину.

Темнота лезла из углов, струилась по комнате, путалась в волосах.

Ее даже не пригласили!

Она никогда ничего не требовала. Но когда ты ничего не требуешь, ты, как правило, ничего и не получаешь.

Она всегда старалась стоять лицом к свету. Всегда. Всегда. Но чем пристальнее ты смотришь на свет, тем сильнее он палит и тем сильнее искушение оглянуться назад, посмотреть, насколько длинную, густую, сильную и темную тень ты оставила за собой…

Кто-то упомянул ее имя.

Свет, шум, ошеломление.

А потом она очнулась, и вгляделась в надвигающуюся тьму, и увидела все в черно-белом цвете.

– Прошу прощения… Задержался в пути, сами знаете, как бывает…

Вновь прибывшие присоединялись к толпе, которая не обращала на них ни малейшего внимания, так как была слишком поглощена представлением, что разворачивалось вокруг тронов.

– Внимание Орфография?!

– Немножко мудрено, – согласилась нянюшка. – Зато Эсмеральда – абсолютно правильный выбор. Можно было бы назвать ее Гитой, но с Эсмеральдой не поспоришь. Однако дети есть дети. Орфочка, Графинка – ее как-нибудь так будут звать.

– Это еще если повезет, – мрачно заметила Агнесса.

– Он не должен был это произносить! – прошипела Маграт. – Я лишь беспокоилась, чтобы ее случайно не назвали Маграт!

Всемогучий Овес стоял, подняв глаза к небу и сложив руки. Периодически он тихонько постанывал.

– А мы не можем поменять имя? – спросил король Веренс. – Где королевский историк?

Шон вежливо откашлялся.

– Ваше величество, но сегодня не вечер среды. Или мне придется сбегать за нужной шляпой и…

– Мы можем изменить имя или нет?