Carpe Jugulum. Хватай за горло!

– То было… раньше. Теперь мы предпочитаем сокрушать аргументами.

– Ведете долгие яростные споры, полагаю?

– У каждой проблемы есть две стороны…

– И как вы поступаете, если одна сторона ошибается? – Матушкин ответ был стремителен, как стрела.

– Я хотел сказать, нам предписано рассматривать проблему и с точки зрения оппонента тоже, – попытался объяснить Овес.

– То есть с точки зрения палача в пытках нет ничего плохого?

– Госпожа Ветровоск, ты прирожденная спорщица.

– Вот уж нет!

– В Синоде ты пользовалась бы большим успехом. Они несколько месяцев спорили о том, сколько ангелов способно уместиться на острие иглы.

Он спиной чувствовал, как в матушкиной голове крутятся шестеренки.

– А какого размера иголка? – наконец уточнила она.

– К сожалению, понятия не имею.

– Если это обычная иголка, то шестнадцать.

– Шестнадцать ангелов?

– Именно.

– Почему?

– Не знаю. Может, эти ангелы извращенцы и им нравится ходить исколотыми.

Мул двинулся вниз по склону. Туман стал еще гуще.

– Стало быть, шестнадцать? И это точно? – спросил после непродолжительного молчания Овес.

– Нет. Но мой ответ не хуже других. Так вот, значит, какие вопросы обсуждают ваши святоши?

– Ну, не всегда. Например, сейчас идет весьма интересный спор о природе греха.

– И что они думают? Резко осуждают?

– Не так все просто. Этот вопрос нельзя разложить на черное и белое. В нем много оттенков серого.

– Ерунда.

– Прошу прощения?

– Серый цвет – это тот же белый, только грязный. Ты не знаешь элементарных вещей, я поражена. А грех, молодой человек, – это когда к людям относятся как к вещам. Включая отношение к самому себе.

– Боюсь, все гораздо сложнее…

– А я не боюсь. Потому что не сложнее. Когда люди начинают говорить, что все гораздо сложнее, это значит, они боятся, что правда им может не понравиться. Люди как вещи, с этого все и начинается.

– Но есть ведь куда более серьезные преступления?

– Однако все начинается с того, что о людях начинают думать как о вещах…

Матушка замолчала. Овес не управлял мулом, и несколько минут животное брело куда глаза глядят, а потом бурчание из-за спины сообщило, что матушка снова проснулась.

– А ты силен в своей вере? – спросила она так, словно это не давало ей покоя.

– Я пытаюсь, – вздохнул Овес.

– Но ты прочел много книг. А книги, они ведь не способствуют вере.

Хорошо, что она сейчас не видит его лицо… Но, может, она читает его мысли сквозь затылок?

– Не способствуют, – согласился он.

– И тем не менее ты ее сохранил?

– Да.

– Почему?

– Если я лишусь веры, у меня ничего не останется.

Немножко выждав, он решил перейти в контрнаступление.

– А вот ты, госпожа Ветровоск… Неужели ты совсем ни во что не веришь? – спросил он.

Несколько секунд царила полная тишина, нарушаемая лишь стуком копыт мула, который осторожно пробирался между покрытых мхом корней. Овсу показалось, что откуда-то сзади донесся лошадиный топот, но ветер мгновенно поглотил посторонние звуки, особо яростно взвыв.

– Ну, почему… – откликнулась матушка. – Я верю в чай, в рассветы…

– Я имел в виду религию, – сказал Овес.

– Я знакома с парочкой местных божков.

Овес вздохнул.

– Многие люди находят в вере успокоение, – сказал он и про себя еще раз пожалел, что не относится к их числу.

– Вот и славно.

– Правда? Почему-то мне показалось, что ты будешь спорить.

– Я не имею права приказывать людям, во что им верить, а во что – нет. Главное, чтобы вели себя пристойно.

– Но иногда наступают тяжелые, холодные времена… Неужели в такие минуты тебе не хочется обратиться за помощью к вере?

– Спасибо, у меня есть грелка.

Ухтыястреб распушил перья. Овес долго разглядывал темный влажный туман, а потом вдруг им овладела злость.

– Значит, ты думаешь, что религия похожа на грелку? – спросил он, пытаясь держать себя в руках.

– Обычно я об этом совсем не думаю, – донесся из-за его спины ответ.

Голос ее внезапно ослаб, и матушка ухватилась за его руку, чтобы не упасть…

– Госпожа Ветровоск, ты как себя чувствуешь? – встревоженно спросил он.

– Жаль, эта скотина не может шагать побыстрее… Неважно себя чувствую.

– Можно остановиться и передохнуть.

– Нет! Уже недалеко! О, как глупо я себя вела…

Снова заворчал гром. Он почувствовал, как ее рука разжалась, а потом услышал глухой «плюх». Это матушка упала на землю.

Овес поспешно спрыгнул с мула. Матушка Ветровоск в неудобной позе лежала на покрытой мхом земле, ее глаза были закрыты. Он взял ее за запястье. Пульс присутствовал, но очень-очень слабый. Она была холодной как лед.

Когда он пошлепал матушку по щекам, она открыла глаза.

– Если ты сейчас заговоришь о религии, – прохрипела она, – я с тебя шкуру спущу… – И ее глаза снова закрылись.

Овес сел и попытался успокоиться. Холодная как лед… да, в ней был какой-то холод, словно она всегда отвергала тепло. Любое тепло.

Он снова услышал стук копыт, потом тихонько звякнула уздечка. Звук был совсем рядом.

– Эй! – крикнул Овес, поднимаясь на ноги. Он попытался рассмотреть всадника, но увидел лишь смутный силуэт чуть дальше по тропе.

– Вы нас преследуете? Эй!