Casual

И какими глупыми и нелепыми им показались бы подозрения по поводу меня и водителя.

Но я молчала.

Мне дали воды.

Через три дня мне разрешили забрать тело из морга.

Я сидела на полу, обхватив руками колени, и плакала.

Стемнело, а потом стало светать.

Звонил телефон, но я не брала трубку.

Что было очень удобно, морг оказался недалеко от нашей квартиры. Придерживая дыхание, я открыла дверь.

— У вас мой муж, я бы хотела его увидеть. Сидевшая за конторкой женщина даже не взглянула на меня.

— Не положено.

Она протянула мне часы, бумажник и фотографию. Нашу с Сержем первую фотографию. Я не знала, что он носил ее с собой. На обратной стороне моей рукой было написано: «Когда-нибудь… Мы не будем грустить ни о чем. Только друг о друге». Я расписалась в каком-то журнале. Снова захотелось кричать. Серж носил с собой мою фотографию.

В коридоре мне встретился лысый мужчина в белом халате. От него сильно пахло одеколоном.

Я протянула ему деньги.

— Помогите мне, пожалуйста. Мне очень нужно увидеть моего мужа.

Мужчина взял деньги и безразлично кивнул в сторону ближайшей двери.

— Идите. Номер семнадцать.

Я толкнула дверь.

Я наклонила голову, чтобы сузить радиус обзора. Я старалась не смотреть по сторонам, а только на номерки, привязанные к голым пяткам. Сначала по левому ряду, потом по правому.

Я изо всех сил старалась не запомнить это — вереницы голых мертвых тел по обе стороны от меня.

Вот он. Номер 17.

Я видела в кино, как люди с плачем бросаются на тела своих дорогих усопших.

Я стояла в оцепенении.

Мой муж, обычно безупречный во всем, что касается внешнего вида: наглаженная рубашка, начищенные ботинки, безукоризненная стрижка, — не мог оказаться в этой жуткой комнате, на этом столе, с номерком на пятке. Но это было его тело. Его пятка.

Я выбежала на улицу, и меня рвало на заднем дворике морга. Долго. Пока не стемнело.

Друзья Сержа взяли организацию похорон на себя. Мне только надо было выбрать ресторан для поминок и траурное платье. Оставшиеся до похорон дни я провалялась на диване в полном одиночестве. Ни с кем не общаясь.

Я никому не смогла бы рассказать, что я чувствовала. Потому что чувствовала облегчение. Ревность перестала терзать меня. И я была благодарна Сержу за то, что он погиб.

Конечно, мне было его невероятно жалко. И все на свете я отдала бы за то, чтобы смерть его была мгновенной. И чтобы ему не было больно и страшно.

Потом были похороны. И снова слезы. И слезы нашей дочери.

И траурное платье с черными очками. И перезвон колоколов на Ваганьковском. И прощание вдовы с умершим.

Я целовала его. И обнимала. И говорила ему что-то. И он благоухал туалетной водой, которую я принесла по просьбе патологоанатомов вместе с костюмом и обувью. И привычный запах его парфюма перемешался с запахом специального грима и чего-то еще, и я знала, что этот терпкий запах моего горя я не забуду никогда.

Я прощалась с ним.

Кто-то сказал мне потом, что я ласкала его так, что казалось - он должен ожить.

Но его похоронили.

А я вернулась домой.

На следующий день я попросила у Вики разрешения приехать к ней в гости.

Мужа Вики убили три года назад. В Праге. Она смотрела из окна второго этажа их дома, расположенного в пригороде чешской столицы, как ее Федор садится в машину с товарищами по работе. Больше она его не видела. Через три дня нашли тело и машину. Выстрел в затылок. Вика похоронила мужа и вернулась в Россию. Кредит за дом в Праге выплачен не был, и дом через несколько месяцев был конфискован банком. Вика не расстроилась. Все в этом доме напоминало ей о Федоре.

В Москве Вику встретил брат ее мужа — старший: он родился на две минуты раньше Федора.

Он принял Викиного сына, как своего. Он стал частью Викиной жизни. Основной частью — потому что, кроме него и сына, больше у нее ничего не осталось. Он помогал ей деньгами, купил машину, устроил ребенка в дорогой детский сад. Он принимал в воспитании ребенка самое активное участие — ни одно решение Вика не могла принять, не посоветовавшись с ним. Вскоре это стало тяготить ее. Иногда ей казалось, что вовсе не Федор был ее мужем, а его брат. Хотя он был женат. Жена его не любила Вику, но вынуждена была с ней мириться. Она говорила о Вике пренебрежительно и подсчитывала, во что их семье обходится Викина жизнь.

Когда Вике предложили переехать в соседнюю с ними квартиру, светлую и просторную, она отказалась.

«У меня и так нет своей жизни, — говорила она — Он контролирует каждое мое движение. Конечно, без его денег мне не прожить, но…»

Через три года после смерти Федора Вика познакомилась с молодым человеком. Ему было двадцать четыре года, он доучивался в Академии туристического бизнеса и работал барменом в ночном клубе, чтобы оплачивать обучение. Они стали жить вместе.

Брат Федора перестал давать Вике деньги. «Я понимаю, — говорил он, — если б она нашла себе нормального мужика — пожалуйста, живите, я бы, конечно, принял его, мы могли бы дружить. Но это… Малолетка из стриптиз-клуба! Я деньги зарабатываю не для того, чтобы ему их в трусы засовывать!»