Чабрец на склоне

“Любовь, Кляйн, похожа на вирусную инфекцию, согласись. Вот, к примеру, ты — пока здоров. Ты смотришь на чихающего соседа со смесью удивления, жалости и немного брезгливо. Ты уверен — с тобой такого не случится. Ну да, ты ведь переболел в прошлом. Ты закален, Кляйн, твой иммунный цинизм крепче стали. Просто ты еще не знаешь, что уже влип — ты лишь вдохнул, но этот штамм вот-вот тебя свалит”.

Раннее утро. Вадим так и не заснул. Он сидит у приоткрытого окна, вдыхая недолгую влажную свежесть. Со стройки внизу доносятся смешки и обрывки арабской речи — в жарких странах работать начинают рано. В коридоре зашуршала тряпка, два раза ткнулась в его дверь и убралась. Вадим смотрит на диван в углу, где совсем недавно два человека — что? Что, собственно, они там делали? Он ясно видит их с Чудской со стороны: их заученные техничные движения напоминают ему сеанс реанимации.

Пара опытных тертых людей — слаженная команда. Они синхронны и неутомимы, они следуют протоколу. Вот только замечают ли, что оживляемый не оживает? Да и был ли он жив в самом начале?

Порывшись в стенном шкафу, Вадим достал потертую сумку со сменой белья, бритвой и всем прочим для такого случая. Выскользнул из кабинета и спустился вниз пешком — хотелось размять ноги. В длинный больничный переход вбегали утренние люди — еще одна бессонная ночь закончилась.

В кафетерии пока никого. Высокий парень за стойкой — “Джи” на бейджике — шагнул навстречу.

— Доброе утро, док. Как обычно?

— Нет, Джи, сегодня тройной.

— Трудная выдалась ночка, док?

— Вроде того.

Ссыпал в эспрессо сахар, размешал. Блаженно обжегся первым глотком.

— То что надо, Джи. Увидимся вскоре — не выключай машину.

Кляйн вышел из кафетерия и тут же споткнулся — по коридору навстречу шла Гербст.

Говорят, униформа идет всем. “Враньё”, — сказал Кляйн вслух.

— Вы это мне, доктор?

— Нет, это просто слово. То есть, доброе утро, Клара.

— Доброе утро, доктор Кляйн.

И она просто пошла дальше, в своей ангельской накрахмаленной униформе. Не оглядываясь, даже не сбившись с шага. Он проводил её взглядом до поворота, не шевелясь, обжигая пальцы забытым кофе.

“У мужчины, Кляйн, есть два главных врага: любовь без секса и секс без любви”.

— Смотрите, кто нас почтил. Какими судьбами?

Юра Демидов, старый хирургический дружок, прыгал на одной ноге, натягивая зеленые операционные штаны. Широкий Демидовский торс напрочь перегораживал проход вошедшему в блок Кляйну.

— Здорово, мясник.

— Целый завотделением, боже ж ты мой…

— ИО, Юр, ИО. Грустный ослик Ио.

— Да ладно тебе, скромник, иди к папочке.

Обнялись, обхлопав спины: могучую хирургическую и сутулую терапевтическую.

Демидов придирчиво рассмотрел приятеля, поцокал языком.

— Кляйн, я тебе друг, но истина такова: выглядишь ты еще более помятым, чем обычно.

Вадим невесело усмехнулся, вспомнив давешний диван.

— Мяли, Юра, старательно.

— Ты к нам как — поработать руками или языком почесать?

— Я за этим, — Вадим махнул рукой в сторону душевых. — Грехи смыть.

— Кляйн, сколько можно тебя учить — жир с грехами смывают в других местах. Приходи в зал, сделаю из тебя человека.

Вадим уже вошел в душевую, откликнулся из-за занавески:

— Поздно, Юр, из меня человека делать.

Демидов, поглядывая на часы, снова поцокал языком.

— Извини. Трубы зовут… фаллопиевы. Давай, Кляйн, выбери день, помойся — постоишь на плановых, крючки подержишь — ручками. Тряхнешь стариной. Заодно и поговорим, а?

— Беги, Демидов, беги.

— Вот тебе, Кляйн, позавтракай, как человек. Небось, опять кислотой залился спозаранку…

Вадим долго стоит под ледяным душем, постепенно теряя чувства времени и пространства. Бледная его кожа пылает. Он снова торчит в дверях кафетерия и смотрит на себя ангельскими глазами: нелепый седеющий человек в измятой одежде, с несвежим лицом. Его кожа пылает от стыда.

Колючие струи уносят в сток под ногами что-то большее, чем просто вода.

“Я изменился”, — с удивлением понимает он.

В раздевалке на скамье рядом с его одеждой лежат два ярко-желтых банана. Завтрак от Демидова. Впервые за сутки Вадим смеется, сначала про себя, потом громче и громче.

Из двери операционной высовывается чья-то недовольная голова.

“Всё, я уже всё, я в порядке”, — машет успокаивающе Вадим и смахивает слезы.

Одежду свою сует комом в корзину для мусора, наспех проверив карманы.

Как прежде Демидов, одевается в зеленое, поверху — старомодный длиннополый халат;

во всей больнице, кажется, только он такие и носит.