Чаепитие с призраками

Мать иногда доставала эту тетрадь, пока Фелисите была в школе. И что-то писала, пока Агония наблюдала со своего насеста.

Потом Кармин прятала тетрадь, Фелисите возвращалась после уроков, мать сажала ее на колени и читала с ней большие красивые книги, ведя пальцем по строке. Сверху младшая дочь плохо видела очертания букв. Плохо слышала слоги, которые они проговаривали. Но она привыкла довольствоваться объедками.

Когда обе уходили из дома, Агония спускалась по балкам и пыталась расшифровать открытую страницу книги. Не для того, чтобы понять, нет. Просто в подражание сестре. Она придумывала себе учительницу, которая била бы ее по рукам, если бы она отвлекалась. Строгую наставницу, которая учила бы ее читать, заставляла бы переписывать предложения в наказание, разрешала бы выходить во время перемены не больше чем на пять минут, позволяла бы протирать доску мокрой губкой, садиться ближе к печке, если она заболела, дышать без намордника и плакать, но тихо, если ободрала коленки.

Ужас. Одиночество. Стропила пропитались этими запахами, которые принадлежали ей. Эгонии хочется схватить маленькую девочку, прячущуюся в темноте, прижать к груди и шептать ей, все равно что, лишь бы от нее перестала исходить эта гнилая вонь.

Наверное, матери нравилось чуять ее страх. Запах страха бодрит, придает сил, он почти приятен для тех, кто его вызвал. Эгония знает это по тем месяцам, когда была ведьмой, которую боялась вся деревня.

Она не пыталась читать уже более тридцати лет. Ее взгляд блуждает по строчкам, и то немногое, что она улавливает, приводит ее в недоумение.

Это не жизнь ее матери. Это писал кто-то другой, возможно мать Кармин. Или, что еще хуже, это глупая сказка. Это не может быть правдой. Этих мест и людей не существует. Названия и имена выдуманы.

Эгония понимает не всё, потому что чернила выцвели. Потому что она не знает некоторых слов. Потому что история, рассказанная отрывками, не имеет смысла. Потому что куски текста на тетрадных листах нацарапаны кое-как, перечеркнуты, перепутаны и написаны разными почерками. И прежде всего потому, что, когда она оказалась здесь, в этом месте, и увидела эти буквы, которым ее никогда не учили и которые она должна вырывать из страниц одну за другой с помощью изношенных инструментов, изготовленных ею самой, ее разум и глаза затуманиваются. Однако она понимает, что целые страницы повествуют о ней, о втором близнеце, который никому не нужен, которого не должно было быть, которого нужно забыть и задвинуть в тень. Пальцы начинает покалывать, но она не выпускает тетрадь. Когда по горлу проходит теплая волна, она не выпускает тетрадь. Даже когда жжение электрическими колебаниями пробегает по коже рук и ладоней и взрывается между кистями, она не выпускает тетрадь.

Мгновением позже, когда в комнату, запыхавшись, входит Фелисите, от записок о жизни Кармин остается лишь небольшая кучка пыли на полу овчарни.

Сотня отражений в осколках

Фелисите сидит.

– Я даже не знала, что мама вела дневник, – она произносит эти слова более обиженным голосом, чем намеревалась. Чтобы взять себя в руки, она продолжает: – Ну вот, ты уничтожила то, что оставалось от маминой жизни, и своими глазами увидела, что она мертва. Можешь вернуться туда, откуда пришла, она не воскреснет.

– Я здесь не за этим.

– Это то, чего ты ждала, разве нет? Порадуйся и уходи.

– У меня к ней вопрос.

– Надо было задать его раньше.

Вблизи сестра еще уродливее, отмечает Фелисите.

– Я должна его задать. Ты должна его задать.

– Она тебе не ответит.

– Плевать.

Она должна хоть раз поговорить с Кармин лицом к лицу. Чтобы утешить ребенка, который продолжает таиться в тени между балками, пригласить его спуститься и дать ему наконец уснуть у огня.

Фелисите встает. Обходит комнату, проводя рукой по мебели и стенам, медленно, без нужды, просто чтобы не смотреть на сестру, пока говорит:

– Я не нашла ее призрака.

Эгония сплевывает. Огромный стебель пробивается сквозь пол, разворачивается и начинает расти. Лепестки цветка раскрываются в полутьме, как бы подливая в нее еще немного ночи.

– Это правда. Ты знаешь, что я говорю правду. Ее нет в деревне. Можно поискать на горе, везде, где она пасла стадо. Но я не верю в успех. Она провела всю жизнь здесь. Кроме этой деревни, есть лишь одно место, где можно было бы вызвать ее призрак…

– То, куда она ездила. Где фрукты и дождь.

– Дождь? Мама ездила на побережье. Когда она возвращалась, ее одежда всегда была влажной от морских брызг.

Лохмотья ведьмы звенят, ударяясь друг о друга, когда она пожимает плечами.

– Я помню запах дождя. Это точно. И не надо на меня так смотреть, я не скажу, что прочитала.

Эгония хочет найти призрак матери. Хочет понять. Хочет узнать. Хочет спросить, почему именно ее принесли в жертву. Но то, что она запомнила из тетради, сейчас не имеет смысла. Чтобы докопаться до истины, понадобятся другие подсказки. Она сообщит Фелисите что знает, когда последний кусочек встанет на место. Последний фрагмент карты, которая укажет им путь. Не раньше.