Чайка

Нашарив на полке спички, он зажег каганец. Катя села за кухонный стол.

Семен достал из-под печки полено и принялся откалывать ножом щепы, чтобы разжечь самовар.

— С Лексей Митричем свиделся, Катерина Ивановна, и всю международную обстановку от него вызнал — доподлинно и подноготно. А бандюков в шинелях, к слову сказать, тоже изничтожили. Под корень, выходит. Только атаман их кривоногий… сбежал, сволота!.. Ходит слух, будто это сын старосты с Красного Полесья, что теперь десятником на мосту.

Семен взглянул на Катю, и ему показалось, что она спит, облокотившись на стол. Осторожно положив полено, он на цыпочках подошел к столу. Катя, не отрываясь, смотрела на трепещущее пламя каганца. Глаза ее были синие-синие, и на скулах, не переставая, двигались желваки.

«Да, немедля в лес… Только это спасет их… и тем, которые за колючей проволокой, развяжет руки…»

— Только так и — быстрее! — шепотом слетело с ее губ, и она, оглянувшись, порывисто встала.

— Дядя Семен, я попрошу тебя… обойди дома, собери стариков, которые еще могут двигаться, и детишек постарше. Если нет таких, займись один. Надо одеть всех потеплее и приготовить самое необходимое… Ты сообразишь, а я…

Она задумалась: в отряд — слишком далеко, лучше к уваровцам, это ближе… От них ко всем селениям, осевшим в лесах, гонцов послать — и в отряд…

— Я бегом, дядя Семен. На рассвете здесь будем… Понимаешь?

— Мои мысли, Катерина Ивановна.

— Только поскорее, дядя Семен, а то детишки с голоду перемрут: маленькие они, беспомощные…

— Да мы сейчас это. — Семен взялся за шапку и снова положил ее на стол. — Опять забыл, Катерина Ивановна, вот память, Егор те за ногу! От той девушки, что меня с Лексеем Митричем свела… письмо оставила.

Он встал на колени и принялся приподнимать половицу.

— Вот здесь оно у меня, в аккурат.

Половица отошла. Семен нашарил в дыре тряпочку, развернул и передал Кате бумажку.

«Катюша! Вчера вечером половину листовок распространила у себя на хуторе, — сообщала Маруся. — В народе большое волнение; похоже на то: и верят и не верят. Немцы приказами и по радио объявляют брошюру подложной. Утром разговаривала с двумя колхозницами, которым вполне доверяю. Одна сказала: „Хорошо в листовке-то, душа замирает, да только на настоящую бы взглянуть — какая она… А то эти-то листовочки, слышь, от руки писаны…“ Нет ли у тебя, Катюша, свободного экземпляра брошюры? Если есть, оставь у дяди Семена…»

Не дочитав, Катя сунула записку в карман, попрощалась с хозяином и, выйдя со двора, побежала к дороге.

Ветер, со свистом гулявший двое суток по полям и пустынным улицам, притих; лес, когда вошла в него Катя, стоял, словно неживой, — ни одна ветка не шевелилась.

Ноги застревали в сугробах. Никогда еще этот лес не казался ей таким бесконечно большим. Выбившись из сил, Катя остановилась. Где-то впереди нее должно быть «Бесовское болото» — ведь от Жукова до него не менее пятнадцати километров. Катя тяжело перевела дыхание.

Она еще не решила окончательно, куда направиться: к ожерелковцам или к уваровцам? Где расположились уваровцы — это она точно знала, а вот об ожерелковцах знала только, что они где-то здесь, по левую сторону болота. С той минуты, как дошла до нее весть о побеге односельчан из концлагеря, сердце непреодолимо рвалось к матери, к Мане, к Шурке. Хотя бы одну минуту побыть с ними, посмотреть на них, обнять… Она уже совсем было решилась, но в памяти мелькнули заплаканные лица жуковских детишек.

«Нельзя! Проплутаешь целый час, а на счету каждая минута».

Завязав потуже шаль, она пошла и снова остановилась: близко послышались голоса. Немцы… Хотела спрятаться за дерево, но ее уже заметили.

Это были эсэсовцы из отряда Шенделя. Двое на конях, остальные — пешие: кони увязли в трясине.

Катя побежала. За спиной ее грохнул залп. Одна из пуль просвистела возле виска, другая вырвала клок из рукава полушубка. Катя прилегла, за бугор. Она не волновалась: на каждом шагу ее ждала смерть — привыкла. К тому же — лес; здесь она дома. Только не горячиться, вернее выбрать решающую минуту. За поясом у нее было две гранаты. Она отцепила их и стала ждать.

— Рус! — долетел до нее сиплый голос. — Ми нитшего плёхой! Виводить нас, пошалюета, из лес…

От немцев отделились две фигуры и пошли прямо на нее.

«Только двое!» От досады у Кати даже губы задрожали. Она уже представляла, как немцы кинутся на нее толпой (это же в их характере!), как метнет она в них обе свои гранаты…

«Ну, двое, так двое!» Она бросила гранату и побежала. Выстрелы гремели за спиной, но, странно, свиста пуль не было слышно. Катя оглянулась. Оба немца, сраженные ее гранатой, валялись на снегу, а там, где были остальные, в облачках дыма вспыхивали огоньки. Однако пули летели не к ней, а совсем в обратную сторону. Один немец приподнялся и тут же рухнул вниз лицом. Катя остановилась, изумленная.