Чайка

Предателей надо было доставить в отряд, но это означало потерять несколько часов ценного времени.

— Стреляйте тут! — сквозь зубы проговорила Женя.

Степка разрыдался.

— Пощадите! Хотите… я сам его пристрелю или… задушу. Только меня… простите меня, примите к себе в партизаны…

— Пли! — звонко скомандовала Женя.

Глава шестнадцатая

Ридлер, не дожидаясь, когда перестанут двигаться гусеницы, выпрыгнул из танка.

Перед ним торчали обломки старого и «нового» моста; их с гулом захлестывали черные волны, оставляя на кусках бетона и стали клочья пены.

Волга была похожа на здешних людей. Издали она казалась покорной, безжизненной, белой, как ее берега, как холмистые снежные поля, упершиеся в черные стены леса. Но чем ближе к обломкам моста, тем синее становился ее снежный покров, больше чернело в нем трещин, то узких, как линия, проведенная углем, то широких, как рукава, как проливы. Из-под ледяного обрыва вал за валом вырывались волны. Они кружили на себе большие и маленькие ледяные островки, швыряли их на обломки моста, и льдины, точно стекло, разлетались на мелкие куски, в пыль. Волга жила подо льдом — неусмиренная, ненавидящая свою временную тюрьму. С каким бешеным шумом вырывались ее воды на поверхность через каждую мелкую трещинку!

Все кончено! Точно и не было строительной площадки. От реки до леса и до кольев, на которых повисли обрывки колючей проволоки, лежала черная равнина, изрытая ямами. И на этой не по-зимнему черной земле валялись трупы солдат.

Дым от догоравших шпал и бревен и от охваченной огнем опушки леса стлался по земле низко-низко. Кони беспокойно ржали, мотали мордами. Солдаты, стоявшие кучками возле коней и ходившие по берегу, протирали слезившиеся глаза и старались не смотреть на трупы, на которых запечатлелась сила и беспощадность русского гнева, бушевавшего сейчас по всему району.

С обнаженной головой, в меховом полупальто и забрызганных кровью бурках Ридлер стоял на том месте, где еще час назад грохотали бетономешалки. Шляпу у него сбило пулей, когда он мчался в танке и высунулся из люка. Пять раз подвергался танк обстрелу по дороге от Певска до Головлева. Кто стрелял, в темноте невозможно было разобрать.

Окутанный дымом, Ридлер стоял и смотрел на небо.

Морозный ветер щипал лицо. Глаза слезились — и от мороза, и от дыма, и от напряжения. Ридлер не замечал этого — он смотрел на звезды, на множество звезд, рассыпанных по небу… И все они казались ему похожими на человеческие, на русские глаза.

Кажется, и нельзя было больше сжиматься пальцам, а они все сжимались; ныли, хрустели в суставах, а сжимались. Вся его злоба — такая сильная, что сердце от нее стучало, точно пущенный на бешеную скорость мотор, сосредоточилась сейчас на этом враждебном небе. Хотелось сорвать эти звезды одну за другой и сбросить их на землю. Потом топтать их… топтать, пока они не перестанут светиться, пока полнейший мрак не окутает эту страну, где все сбивается воедино; люди похожи на природу, природа — на людей.

Та-та-та-та… — донесся торопливый говорок пулемета.

Солдаты испуганна вскочили на коней и, сбившись в кучу, смотрели на Головлево. В разных концах села сквозь черные жгуты дыма, взметнувшегося над крышами, прорывались языки пламени.

Из дыма, окутывавшего село, выскочил всадник; дыбя коня, он повертелся на месте и рванулся на дорогу. Сердце у Ридлера билось зло, частыми ударами, гулко отдававшимися в висках. Оно как бы говорило: «Это еще не все… Надо торопиться!» Но куда торопиться и зачем, Ридлер не знал.

Глаза его, налившиеся кровью, уставились на приближающегося всадника.

Увидев Ридлера, он спрыгнул с коня.

— Господин фон Ридлер!.. Через Залесское с боем пробилась партизанская конница… Партизаны в нашей форме. Помчались к городу.

Ридлер не шелохнулся: какое ему теперь дело до города и вообще до всего?

«Помчались спасать ее», — вдруг мелькнула у него мысль, и он, вздрогнув, сразу понял: вот чего хочет сердце — лютой мести! Да, она, Волгина — главная виновница его катастрофы! Оставить ее торжествующей? Нет! Все, что он делал с ней, — это пустяки, детская забава по сравнению с тем, что она еще испытает. Она расплатится за все. Он для нее придумает такие муки, каких не знали ни земля, ни ад.

Прежде чем умереть, она тысячу раз раскается в том, что стала ему поперек пути.

С искаженным от ярости лицом он посмотрел на горящее Головлево, окинул глазами звездное, порыжевшее от зарева небо и, забравшись в танк, закричал:

— К городу! Сверхскорость!

Глава семнадцатая

На окраине Певска, у водокачки, пустырь обрывается крутым берегом реки. По приказу Зюсмильха в три часа ночи немцы согнали сюда все население города. Окруженные солдатами, стояли плотно стиснутой толпой женщины, девушки, старики и дети. В середине толпы хрипло взвизгивал голос Аришки Булкиной:

— Я запомнила их морды… Я им… Нет у них правов хватать меня… Я со всеми господами охвицерамн в дружбе.