Чайки садятся на воду

Иванов вскипел. В ярости он стал грубо браниться. Голубков молча встал и вышел из каюты.

Через день в столовой команды была вывешена сатирическая газета «Аврал». Когда Иванов вошел в столовую, вокруг газеты толпились моряки, с хохотом рассматривая рисунки. При его появлении гомон стих. Моряки расступились. Иванов подошел к газете. В центре ее была нарисована огромная бутылка водки, из горлышка которой торчала обрюзгшая физиономия, в которой Иванов без труда узнал себя.

Кровь бросилась ему в лицо. Иванов усмехнулся и сорвал газету со стены. В ту же секунду чья-то рука тяжело легла ему на плечо. Иванов повернулся. На него в упор смотрел Степанов.

— Повесь газету обратно, — сдержанно приказал Степанов.

Вне себя от гнева, Иванов вырвался и заорал на него:

— А в морду не хочешь? А на нос свой не хочешь повесить газету?

Стоявшие кругом моряки гневно загудели. Иванов уже ничего не слышал. Весь охваченный яростью, он бросился с кулаками на комсорга. Но кочегар Маслов и матрос Артемов легко остановили его. Маслов повернул Иванова к себе, поднял свой огромный кулачище и выразительно поводил им перед глазами матроса.

— Смотри, парень, мало не будет, — процедил он и подтолкнул Иванова. — А ну, вешай газету обратно.

В эту минуту в столовую вошел Горбунов. Перекрывая гомон, он спросил:

— Что здесь происходит?

Кругом зашумели:

— Газету сорвал!

— Надо по шее дать ему!

Помполит подошел к морякам и приказал:

— Отпустите его!

Маслов отобрал у Иванова газету и нехотя отпустил. Скрипнув зубами, Иванов выбежал из столовой.

Маслов расправил помятую газету и осторожно повесил ее на старое место.

После этого случая Иванов ждал вызова к капитану или к первому помощнику. Однако и на этот раз его никуда не вызывали. Но парень чувствовал, что в последнее время в отношении к нему товарищей появился непонятный ему холодок. Стоило ему теперь появиться в каюте, где шел оживленный разговор, как все замолкали и воцарялось тягостное молчание. На его вопросы отвечали сухо, неохотно. Ему казалось, что за ним теперь постоянно следят чьи-то внимательные глаза. Чьи? Он не мог сказать точно. Но он не раз замечал настороженные взгляды Степанова, откровенно враждебные взгляды Маслова, осуждающие глаза Голубкова. Его нелестные высказывания о комсоставе и особенно о первом помощнике стали вызывать раздражение у матросов. Как-то, сменившись с вахты, Иванов пришел в свою каюту и, как обычно, стал ругать начальство. Артемов, который раньше пропускал мимо ушей эту ругань, тут вдруг встал и заявил:

— Хватит трепаться. Правильно старпом с тебя требует, и чем скорей ты поймешь, тем лучше.

Иванов оторопел.

— Ты что это, братец? — спросил он Артемова. — С каких это пор ты стал таким «правильным»?

Артемов не смутился.

— С некоторых. Надо уважать порядки на судне и поменьше рычать на других. А если тебе не нравится здесь — скатертью дорога, держать тебя никто не будет.

Иванов растерялся. Вести себя по-старому не имело никакого смысла. Он понимал, что настроение команды изменилось не само по себе. Ведь никогда так не бывало, чтобы его, Иванова, отчитывал такой же матрос, как и он сам. Раньше ругали его только начальники, а в команде кое-кто сочувствовал ему. И, что скрывать, Иванову нравилось такое положение. Он казался себе независимым и смелым человеком, не таким, как все остальные. А теперь выходит, все против него. Ведь не случайно же и собрание провели, и газету выпустили, не случайно даже лучшие друзья отошли от Иванова. Голубков и тот голосовал вместе с ними. А тут еще газета. И как это он не сдержался? Ведь не приди вовремя помполит, ему бы могло крепко попасть от матросов.

«Как же это получилось, что команда теперь так настроилась против меня?» — лихорадочно думал Иванов долгими бессонными ночами. «А может, я сам не прав?» — как-то мелькнула мысль. Он долго затем лежал, вспоминая каждый свой шаг на корабле. Затем вздохнул и прошептал с горечью:

— Я совсем запутался.

В порыве охватившего его отчаяния Иванов решил пойти к Горбунову, высказать ему все, что накопилось в душе и измучило его, и списаться с судна. Видимо, и здесь он не пришелся ко двору. Так лучше уйти, как обычно, самому, уйти непокоренному. Но куда? Об этом он старался не думать, да и ответа не было на такой вопрос.

*

Тесная и душная радиорубка была заполнена певучими звуками морзянки, в такт которым порхал огонек сигнальной лампы передатчика. Отправив служебные сводки, радист Игорь Потапов включил приемник и, насвистывая, стал записывать идущие на судно сводки. Машинально переводя точки и тире в буквы, он не вдумывался в смысл записанных им слов. Отправив в эфир «квитанцию» о приеме последних радиограмм, Игорь принялся переписывать их на бланки. И вдруг, словно запнувшись, быстро бегавший карандаш замер.

— Не может быть! — пробормотал Игорь и впился глазами в текст.

— Черт возьми, да что же это такое! — в смятении воскликнул радист и бросился к капитану.

Спустя несколько минут в каюту капитана торопливо прошли стармех и старпом. Капитан молча протянул им радиограмму.

Старпом прочитал и растерянно взглянул на капитана.