Чайковский. Старое и новое

Весной 1988 года в американском журнале "Музыка XIX века" № 3 с большой статьей "Самоубийство Чайковского. Миф или правда" выступил А. Н. Познанский. В этой прекрасно отдокументированной статье с привлечением большого исторического и биографического материала версия о самоубийстве полностью отвергается. Александр Николаевич обстоятельно изложил уже известные и привел дополнительные доводы против такой версии. Он убедительно подтвердил и высказанные Н. Берберовой сведения о том, что никакие страшные наказания Чайковскому не грозили, что даже такой российский деятель, как князь Владимир Мещерский (кстати, тоже выпускник училища правоведения), не раз попадавший в скандальные истории из-за своих аномальных любовных похождений, не только не был наказан за них, но после очередной весьма нашумевшей истории стал доверенным советником Александра III. Познанский привел и многие другие примеры, свидетельствующие о том, что Чайковскому при его очень деликатном поведении, при его осторожности и при хороших личных отношениях с Александром III совершенно нечего было опасаться. В самом худшем случае, очень маловероятном, ему грозил мягкий выговор. Разумеется, огласка была бы крайне тяжела для Петра Ильича, но не следует забывать, что даже в отношении таких скандальных личностей, как Мещерский, пресса хранила молчание или была весьма сдержанна. Что же касается Чайковского, к которому всегда в России было самое доброжелательное отношение, огласка вряд ли могла иметь место, тем более в таком виде, который мог бы повлечь за собой суд чести и самоубийство.

В статье Познанского детально рассмотрены медицинские и эпидемиологические аспекты, касающиеся заболевания холерой, а также подвергнуто строгой критике слишком свободное толкование Орловой возможности самоубийства путем принятия яда, имитирующего заболевание холерой. Одним словом, работа Познанского производит впечатление своей логической последовательностью и скрупулезностью изучения всех сторон, связанных с болезнью и смертью Чайковского. Она звучит убедительно. Но сдадут ли свои позиции Орлова и ее сторонники — это еще вопрос.

В своем желании решительно опровергнуть версию Орловой и лишить ее одного из важных доводов Познанский без каких-либо оснований заявил, что Чайковский в течение всей своей жизни, за исключением короткого периода, связанного с его женитьбой, никогда не испытывал каких-либо особых страданий или угрызений совести из-за своей аномалии и, можно добавить, продолжая тон его рассуждений, жил в свое удовольствие, не беспокоясь ни о чем. Это надо понимать так, что у него не могло быть вспышки отчаяния и опасений огласки, которые способствовали бы его желанию уйти из жизни. Объяснить эту досадную ошибку Познанского просто: прямых высказываний Чайковского на этот счет нет и быть не могло. Дневники, в которых могли содержаться некоторые признания и откровенности, Петр Ильич уничтожил. Однако осталась запись, сделанная им в марте 1887 года: "Что мне делать, чтобы нормальным быть?" Есть и малоизвестные признания Чайковского о том, что он порой ненавидит самого себя из-за невозможности побороть свою натуру. Наконец, в качестве далеко не последнего по своей важности свидетеля выступает его музыка. Здесь, безусловно, возникнет неизбежное в таких случаях сомнение в правомерности использования бессловесной музыки в целях биографических исследований, но такие инструментальные произведения Чайковского, как его четыре симфонии — Четвертая, "Манфред", Пятая и Шестая, — можно смело считать биографичными не только потому, что это позволяет общая субъективность творчества Петра Ильича, но и вследствие того, что он сам оставил ряд высказываний по поводу этих произведений. И упомянутые четыре симфонии действительно представляют собой своеобразную тетралогию его жизни, или, точнее, его переживаний в период создания этих произведений. Вслушиваясь в них и руководствуясь отдельными замечаниями их автора, мы можем увидеть довольно ясную картину состояния Петра Ильича, центральное место в которой занимает тема Судьбы, дамоклова меча, висящего над его головой и каждую минуту готового опуститься на нее.

1877 год. Четвертая симфония, начатая еще до кризиса, вызванного женитьбой, и законченная в период, когда этот кризис уже был позади. Тема Судьбы открывает симфонию, звучит в ее первой части и врывается в атмосферу праздника в финале. Внутренние страдания героя (самого Чайковского) достигают максимальной силы в конце первой части, но выражаются не темой Судьбы, а главной темой первой части, которая отвечает судьбе неистовым отчаянием. Но вывод Чайковского — финал — "Жить еще можно".