Чайковский в Петербурге

…В день концерта, — вспоминал Юрий Львович, — оратория прошла блестяще. Дядя Петр был гораздо спокойнее, чем на репетиции, с самого начала чувствовалась уверенность в его движениях, но ко второй половине от усталости и упадка сил его всего начало передергивать. По окончании оратории ему устроили грандиозную овацию. Вызовы, крики и аплодисменты публики, музыкантов, хористов превратились как бы в чествование Чайковского. Все взоры были направлены в сторону дирижера. На эстраде стоял красный, измученный Петр Ильич и, глядя на ложу юбиляра, аплодировал ему.

Никогда до этого мне не приходилось слышать столь длительных, шумных и искренних аплодисментов. Антон Григорьевич ушел задолго до окончания овации».

И вот еще одно воспоминание об этом вечере. На этот раз певицы Панаевой–Карцевой, принимавшей участие в концерте. Она вспоминала, что на обеде, который был устроен в честь юбиляра накануне в ресторане Демута, Чайковского не было, — он был занят на репетиции. «…Почти все выражали сожаление, что Петр Ильич не мог присутствовать на банкете, где все веселились, а он, бедный, в это время работает в поте лица до изнеможения…

На другой день, приехав в концерт, я увидела увеличенную эстраду и устроенную, разукрашенную ложу Антона Григорьевича с левой стороны за колоннами….Спев свой номер, я, успокоенная, вошла в артистическую и увидела Петра Ильича, сидящего на диванчике, склонившим голову на обе руки, протянутые на столе». Во втором отделении «он появился под гром аплодисментов всего зала, оркестра и хоров… за эти три дня совместной работы все участвующие в «столпотворении Вавилонском» успели его полюбить… Он начал вяло, как‑то неохотно, но все взгляды сотен людей (оркестра и хора), любовно устремленные на него, живительно подействовали и, очевидно, возбуждали в нем энергию».

Каждый из вспоминавших по–своему рассказывал об этих необычайно трудных для Петра Ильича днях, брат же его, Модест Ильич, в квартире которого на Фонтанке, 24, по обыкновению остановился Чайковский, вспоминал, что «после репетиции… он возвращался домой совершенно больной и мог прийти в себя, только пролежав несколько часов в полной тьме и тишине без сна».

«С 1 ноября по 19–е был я настоящим мучеником, — писал Петр Ильич, — и теперь удивляюсь, что мог все это перенести».

Рубинштейн, для которого принял все эти мучения преклонявшийся перед ним его ученик, вряд ли оценил в достаточной мере все его старания. Рассказывали, что во рремя торжественного банкета, данного в его честь 19–го, в ответ H3 застольную речь Чайковского, в которой тот сказал, что любит своего учителя и гордится тем, что был его учеником, Рубинштейн бросил ему реплику: «Ну, положим, Петр Ильич, Вы не меня любите, а моего брата, ну, и на том спасибо».

Петербургские газеты на этот раз были единодушны в своих похвалах.

В газете «Новости и Биржевая газета» от 22 ноября 1889 года мы читаем рецензию об этом концерте:

«Хор, принимавший участие в исполнении оратории А. Г. Рубинштейна «Вавилонское столпотворение», достиг огромной цифры 700 человек исполнителей и, помимо музыкальной стороны, представлял собою великолепное зрелище… г. Чайковский, управляющий концертом, руководил оркестром и хорами на славу… В местах, полных полета, капельмейстер чувствовал себя в своей сфере и вел дело с юношеским энтузиазмом… Юбиляр (А. Г. Рубинштейн) вместе с г. Чайковским выходил многократно при громе рукоплесканий».

Съездив на несколько дней в Москву, Чайковский к концу ноября уже снова был в Петербурге, где с увлечением принял участие в репетициях «Спящей красавицы», восторгаясь великолепными декорациями и костюмами, которые ему показывали.

Уже сейчас было видно, что балет получился совсем особенным, совсем новым.

В старых балетах музыка играла служебную роль: она аккомпанировала танцу, сопровождала спектакль. Музыка Чайковского была иной. Полная глубокого содержания, она передавала чувства героев. Она стала основой спектакля. Непривычно было семидесятилетнему Петипа ставить танцы на эту музыку. Однако он с честью вышел из этого испытания.. И поставлен этот балет был так, как до него еще не ставили ни одного балета.

Гардероб, декорации, машины и реквизит «Спящей красавицы» обошлись около 42 ООО рублей, т. е. несколько более четвертой части всего годового бюджета монтировочной (т. е. обстановочной) части петербургских театров.

Генеральная репетиция проходила в присутствии царя. Весь театр был полон придворными и аристократами. Трудно было ждать от такой публики особых восторгов.

Все с трепетом ждали мнения царя. Оно было достаточно благосклонно.

«Его величество» сказало: «Очень мило».