Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.

Слава никогда не рассказывал правду – после первого проигрывания ему «моих» сюит, он в смятении убежал подгонять звучание и характер своих сюит «под Гаврилова». Подделывал их около недели, чтобы звучало в тон моему прочтению и насылал на меня в мыслях смерть. К записи подогнал так добросовестно, что теперь и я путаю, кто где…

Советские видеоматериалы смонтированы Монсенжоном неряшливо. В начале и в конце звучат прекрасно исполненные Славой печальные такты из сонаты Шуберта. Специально прослушал всю сонату – хорошо звучит только грустное начало второй части, но уже во второй фразе Слава немилосердно стучит по роялю и совершает «детскую ошибку», делая ускорение на крещендо, разрушая этим атмосферу одиночества и скорби. Видеозаписи этого исполнения Рихтера не существует. Поэтому мы слышим как Рихтер играет Шуберта, а видим, как Рихтер играет седьмой этюд Шопена, опус 25…

Многие другие произведения, прозвучавшие в фильме, не радуют, а скорее разоблачают Рихтера-исполнителя. Демонстрируют его манерность, отвращают ложным пафосом, насупленным советским вагнерианством! Присущая ему театральность на экране старомодносмешная – вроде вытаращенных глаз и дурацкой жестикуляции артистов немого кино. Видеоряд четвертого этюда из десятого опуса Шопена – это смешная, провинциально-театральная «мизансцена». На рояль брошен скомканный платок… Плохой актер немого кино как будто саблей крошит этот филигранный этюд. Публика в восторге – пальцы-то вон как бегают! Можно и вдвое быстрее сыграть… Но в этом этюде Шопен не ставил перед собой спортивную задачу. Музыка эта близка финалу «похоронной сонаты». Тут должен прозвучать сухой, ясный диалог злых сил. А настырный тапер-кавалерист Рихтер энергично подавляет слушателя.

Лепил, лепил режиссер из подручного материала, шил из разноцветных кусочков свое «документальное» одеяло. И показал нам мумию, лгущую о самой себе, о собственном прошлом и изнывающую от отвращения к себе.

И музыка Рихтеру не помогла, не стала, как он надеялся и верил, оправданием для компромиссов, уступок и подлостей, которые он совершал на протяжении своего долгого жизненного пути. Она стала зеркалом его человеческой деградации.