Чака

Уже первые шаги, предпринятые Чакой, свидетельствовали о его организаторском таланте. В своих стремительных переходах по землям зулу он обследовал уже буквально все краали, но после возведения в ранг вождя так ни разу и не побывал только в Эси-Клебени, где по-прежнему правил Мудли. Но происходило это отнюдь не потому, что новый вождь зулу позабыл о своих врагах или вообще решил предать забвению прошлое, что было бы и вовсе невероятно. Армия, созданием которой он занялся с первых же дней своего правления, поглощала все его помыслы, но вот наконец пришло время воздать должное врагам внутренним, а особенно тем, кто причинил столько горестей Нанди и послужил причиной изгнания Чаки из родных мест.

Чаке не нужно было подыскивать место для суда и расправы. Поле, куда он погнал овец в тот далекий день, начиналось сразу же за оградой Эси-Клебени и прекрасно подходило для этой цели.

Однажды вечером вождь зулу отдал соответствующие приказания, а утром следующего дня все население крааля было собрано в поле и расположено воинами с таким расчетом, чтобы Чака мог видеть каждого из жителей с помоста, сооруженного для него и Нанди в тени огромного дерева. Казалось, что невозможно отыскать в этой толпе врагов или друзей — все они были одинаково безразличны и чуточку враждебны по отношению к человеку, сидящему перед ними на возвышении, к тому, чья воля заставила их бросить привычные занятия и собраться здесь под палящим солнцем неизвестно зачем и для чего. Было интересно и немного жутковато.

Прежде чем стать индуной и прославленным воином, Чака был простым пастухом. Он никогда не забывал этого, правда, об этом помнили и стоявшие перед ним.

Зулусский пастух не всегда в состоянии назвать число голов своего стада, но стоит только затеряться одной-единственной корове, как он сразу же обнаружит пропажу. Более того, он любому и каждому сможет точно назвать все приметы, присущие только этой корове. Пастуху стадо никогда не представляется однородной, безликой массой, оно состоит для него из отдельных строго индивидуальных особей, у каждой из которых свои вкусы, привычки, норов, расположение пятен на шкуре.

А ведь точно так, как стадо состоит из отдельных коров и быков, толпа, которую согнали сюда, состоит из отдельных людей — добрых, злых, щедрых или мелочных — тех, кто скоро будет подчиняться каждому его слову, жесту, взгляду.

Он оглянулся на мать. Нанди сидела неподвижно, опустив руки на колени и устремив поверх голов взгляд на далекие рыжие, выжженные солнцем холмы.

Чака вздохнул. Что ж, друзья придут к нему сами. Сейчас же его дело — избавиться от врагов. Пусть они прячутся за спины соседей, пусть надевают маску равнодушия или покорности, притворство им не поможет, и пусть дерево будет свидетелем, что суд его суров, но справедлив!

Правда, есть в толпе человек, который не будет прятаться за чужие спины, не будет юлить или лицемерить, пытаясь снискать себе снисхождение. У них с Чакой одна кровь, они даже чуточку похожи друг на друга. Он один не опускает глаз и выдерживает взгляд вождя, хотя обиды, нанесенные им Чаке и Нанди, можно было бы перечислять до самой ночи.

— Вы все мертвы, вы мертвы уже давно, мертвы с того самого момента, когда вы нанесли обиды мне или Великой Слонихе, моей матери. Но я не хочу, чтобы гнев входил в мои уста или руки. Поэтому вы, мертвые, попробуйте вспомнить что-нибудь, хотя бы самую малость хорошего из того, что вы сделали мне или моей матери, и я покрою вас спасительной сенью.

Осужденные тоскливо переминались с ноги на ногу, озираясь по сторонам, как бы ожидая спасения откуда-то со стороны, но память так и не подсказала им ничего.

Только Мудли продолжал испытующе вглядываться в Чаку. И Чака наконец обратился прямо к нему:

— Привет тебе, Мудли. Что ж это ты, у которого в запасе всегда было столько мудрых слов, когда дело касалось меня или моей матери, сегодня хранишь молчание? Неужто во время разлуки с нами ты растерял свою мудрость? А ведь ты должен помнить, что я тебе многим обязан — безрадостным детством, изгнанием и даже именем своим. Говори же, о Мудли!

— Мне нечего сказать тебе, о вождь, — и если в тихом голосе Чаки клокотала сдерживаемая ярость, то в столь же тихом голосе Мудли можно было услышать лишь отрешенность.

— Ну что ж, может, ты отыщешь слова, когда сейчас перед нами ты будешь умирать тяжелой смертью.

По толпе прокатился ропот. Никто не ожидал от разыгравшейся перед их глазами сцены ничего хорошего, но то, что Чака обрекал Мудли, сына, внука и правнука вождей, на мучительную и позорную смерть, превзошло даже самые мрачные их предчувствия.

И опять-таки на лице Мудли Чаке не удалось обнаружить ни малейших признаков страха. Лицо его скорее отражало глубокое раздумье. Наступила мучительная пауза, и Чака хотел было дать уже знак воинам увести Мудли, как вдруг тот заговорил ясным и громким голосом человека, привычного выступать перед толпой.