Чакра Фролова

Так или иначе, но, собственно, уход румын в 44-м и сыграл злую шутку со стариком. Будучи по профессии маляром, он во время оккупации красил ограды, муниципальные здания, лавочки и магазины. Это, конечно, было нехорошо, ибо сам факт работы в оккупированном городе был компрометирующим, но все же худо-бедно могло бы пройти мимо внимания советских карательных органов. Однако 12 января немцы собрались отпраздновать день рождения рейхсмаршала Геринга и для начала решили обновить здание столовой, для чего и наняли старика и еще нескольких работников. Те все покрасили, привели в праздничный вид, получили по двести рейхсмарок (к тому времени уже сильно обесценившихся) и разошлись по домам. А в апреле в город вошла Красная армия. Тут же за дело взялись доблестные советские органы, которые стали разбираться, кто да что да почем. Тут-то и произошла нелепая случайность, которая и подвела старика. Сначала арестовали его соседа, подозреваемого в сотрудничестве с оккупационными властями. Старика вызвали всего лишь как свидетеля. И все бы ничего, если бы на допросе не присутствовал странный небритый человек, который при виде старика вдруг переменился в лице и начал кричать:

– Вот он! Хватайте его! К расстрелу предателя!

Оказалось, что это местный партизан Спиридонов. Старик начал было уверять, что совершенно ни при чем и понятия не имеет, о каком предательстве идет речь, но ему не поверили. Со слов Спиридонова выходило, что партизанский отряд, в котором он находился (и который загадочно исчез), на самом деле пал жертвой предательства. Тогда чекисты еще не знали, как дело обстояло в действительности, и потому поверили Спиридонову. Старика взяли в оборот и принялись проверять. Первым делом выяснили, что он красил немецкую военную столовую ко дню рождения Геринга, что само по себе было достаточным обвинением. Однако в ходе обыска в квартире старика чекисты обнаружили среди многочисленных газет несколько номеров юмористического журнала «Смех», издававшегося во времена румынской оккупации. В этом журнале печатались карикатуры на Сталина, а также всяческие антисоветские фельетоны. Одно хранение подобной литературы тянуло на «десятку без права переписки». Старик, конечно, принялся уверять, что хранил газеты и журналы вовсе из идеологических или библиофильских соображений, а просто потому, что как маляр использовал бумагу в качестве настила (а иногда и сооружал из них малярские треуголки), но это уже никого не могло убедить. Кроме того, выяснилось, что до войны старик уже сидел сначала за вредительскую деятельность (за час до первомайской демонстрации красил транспарант и заляпал краской портрет Сталина, в результате чего отправился на пять лет в лагеря), а затем за антисоветскую пропаганду (после первой отсидки устроился на химкомбинат, где на него написали донос). Имевшиеся судимости вкупе с покраской столовой, хранением антисоветской литературы и предательством партизанского отряда тянули на расстрел.