Чакра Кентавра (трилогия)

Махида, как ни вытягивала шею, ничего этого не могла разобрать, но, к непомерному своему изумлению, услышала совсем другие слова, прямо рядом с собой, в кустах — росли они на развалинах какой-то хибары, в которой и затаился говоривший: “Ты, блёв, ежели что, блёв, пасть не разевай, я самолично, блёв, отбрехиваться буду…” В ответ зашептали сразу двое, слова неразборчиво переплетались. “Да не дрейфь ты, блёв, народу тута столько — кто заметит? Ты только, блёв, не ховайся, иди степенно, как я, блёв, вроде мы телесы пастушьи”, — наставлял сиплый, нагловатый басок. Ага, воргоги–подкоряжники, в стан наладились. Двое снова шелестели, дружно и трусовато. “На три части разрубим, блёв, в сумы покидаем — во сколько сыты будем!”

Махида только пожала плечами: подкоряжники навострились на теленка, а это дело ее не касалось. Из-под веток, позолоченных последним солнечным лучом, глядела вслед неведомой ей женщине, как она полагала, повитухе. Убоялся, стало быть, Шелуда Мадинькиной немощи, отдал девочку на чужое кормление. И напрасно — она вон как младенчика-то к груди притянула!

Засопела, утирая непрошенные слезы.

Между тем лесовики бесшумно выбрались из кустов, так ее и не заметив, и, цепко перебирая босыми ногами, направились прямо к сараям. Солнце блеснуло на лезвии громадного тесака в руках у самого сутулого из троих и погасло. И только тут до Махиды дошло, что нацеливаются-то они прямехонько к тому хлеву, где была Мади, — заметалась, не зная, что делать: звать ли Шелуду — а проку ли с него, холуя откормленного? Она бросилась к стражниковым шатрам, заходясь истошным воплем:

— Ратуйте, люди добрые! Убивцы идут! Воры ночные!

На “убивцев” никто и усом не повел — их сюда нарядили своих амантов стеречь, а блюсти порядок в чужом стане не их печаль; что же касаемо “воров”, то отнять у вора краденое — дело разлюбезное, тут не менее десятка доблестных вояк сразу за мечи ухватились. Из сарайчика меж тем вылетела зеленая пирль и, сея изумрудные искры, со своей стороны бросилась наперерез подкоряжникам — но те и не почесались: не такое видали. Тот, что распоряжался, ухватил своих подельников за локти, чтобы бежать не вздумали (все равно догонят и уж наверняка забьют до смерти, а уж потом разбираться начнут); чуть ли не с достоинством развернулся, оборачиваясь к подбегающим рысью стражникам:

— Чем служить можем, воины славные?

— Сам-то кому служишь, ворюга похитный?

— Зачем обижаешь, воин–слав? Пастуховы подручные мы, стало быть.

— А нож про что?

— Так мы горбаней того… блёв… холостим.

— Брешут! — не своим голосом взвыла Махида. — Сама слыхала!

— Чего ж вы на ночь-то глядя причапали? Не видно ж ни зги в хлеву, заместо этого дела хвосты поотрубаете, — уже миролюбиво заметил допросчик, смекнувший, что поживой не пахнет.

— Не своей волей пришли — тварь эта летучая привела, — глазом не моргнув, продолжал отвираться смекалистый подкоряжник. — Ишь как светом-то пыхает — вот и приманила нас за собой, блёв, и полетела, всю дорогу под ноги стелясь. Мы за нею шли, точно агни покорные. Разве грех?

— А вот это мы поглядим, куда это она вас поманила, — проговорил стражник, пинком распахивая двери сарая.

И обомлел: внутри, в темноте, сияло настоящее солнце.

Первыми пали на колени подкоряжники. Потом — стражи. Махида, бессмысленно тряся головой и руками, силилась что-то объяснить, но ноги сами собой подвернулись — шлепнулась тоже в теплую дорожную пыль. Пока еще ни до кого не дошло, что светящийся шар, повисший в воздухе под самой крышей хлева, — это сбившиеся в плотное облачко сотни мерцающих пирлипелей; но вот глаза притерпелись к немеркнущему сиянию, и всем стал виден голенький малыш, чья глянцевитая нежная кожа отражала зеленовато–золотой свет, ничуть его самого не пугающий; и чуть поодаль — осунувшееся личико Мади, еще ничего не понимающей.

— Осиянный… — произнес кто-то в коленопреклоненной толпе.

Слово было произнесено.

XIII. Так, да не так

Харр продрал глаза и увидел над собою ноги. Не человечьи, слава Незакатному, — птичьи. Но громадные. Кто-то вроде синего журавля щелкал над ним длиннющим клювом, негодуя по поводу захвата чужого гнезда. Харр открыл было рот, чтобы шугануть птичку, но вовремя спохватился, вспомнив наконец, где он находится; мать моя строфиониха, да я ж половину Тридевятого Судбища проспал!

Журавль, оценив тщетность своих притязаний на облюбованный насест, перелетел на соседнее дерево и принялся вылавливать себе кого-то на обед из густой перистой листвы. Мог бы крылья поберечь — по толстенным ветвям и человеку нетрудно было перейти от одного ствола до другого. Однако пора бы и вникнуть в суть происходящего.