Чан Кайши

В то же время Чан, понимая, что его войска не победят японцев, срочно эвакуировался вместе с правительством в город Лоян (провинция Хэнань), где созвал совещание членов кабинета министров с военными. Было решено начать с японцами переговоры, чтобы урегулировать ситуацию в Шанхае, исходя из установки, сформулированной главой Исполнительной палаты Ван Цзинвэем: «с одной стороны — сопротивление, с другой — переговоры». В этой формулировке важны были обе стороны: слабому Китаю нельзя было сопротивляться, не ведя переговоры, но и вести переговоры, не сопротивляясь, тоже было нельзя: в противном случае страна могла легко потерять независимость. Войска 19-й армии оказали сопротивление японцам, показав врагу, на что способны китайцы, теперь же решить вопрос должны были дипломаты. И они сделали это в мае 1932 года, добившись на переговорах того, что японцы вывели войска из Чжабэя. Правда, китайцы в свою очередь демилитаризировали весь Шанхай и его окрестности, что, конечно, либеральная общественность встретила в штыки. Дипломат, подписавший перемирие, позже был даже избит студентами и госпитализирован. А Чан вернулся в Нанкин лишь в декабре 1932 года.

Между тем 5 февраля 1932 года японцы захватили Харбин, а 18 февраля Маньчжурия, равная по территории одной шестой Соединенных Штатов, была провозглашена «независимой» от нанкинского правительства. 1 марта было объявлено о создании так называемого Маньчжоу-Го (Государства Маньчжурия), а 9 марта «Верховным правителем» этого «государства» в Чанчуне — через шесть дней переименованном в Синьцзин (Новая столица) — японцы провозгласили последнего отпрыска Цинской династии Пу И (тайно вывезенного ими в Маньчжурию вместе с двумя женами из Тяньцзиня, где он проживал). (Через два года, 1 марта 1934-го, японцы переименуют Маньчжоу-Го в Маньчжоу да диго («Великая империя маньчжуров»); императором «Великой империи» с девизом правления Кан-дэ («Спокойствие и добродетель») они провозгласят того же Пу И.)

Японское правительство всячески подчеркивало «независимость» Маньчжоу-Го не только от Нанкина, но и от Токио, однако убедить в этом мировую общественность и победить китайскую дипломатию, настаивавшую на том, что Маньчжурия — неотъемлемая часть Китая, не могло. Лига Наций осудила агрессоров. Но Сталин весной 1932 года по сути признал северо-восток Китая «независимым», начав переговоры о продаже КВЖД новым властям Маньчжурии (а фактически — японцам)[48]. Более того, он принял решение открыть в Благовещенске консульство Маньчжоу-Го, одобрил замену китайских членов правления КВЖД на чиновников, назначенных правительством Маньчжоу-Го, разрешил переброску по этой дороге японских войск и начал поставлять японцам авиационное топливо (договор был заключен на пять лет). Характерно, что в советской Красной армии в то время проходил стажировку ряд японских офицеров, но их не только не вернули на родину, но и продлили с ними контракт еще на год. К постановлению же Лиги Наций по вопросу о японо-китайском конфликте Советский Союз не присоединился.

Вместе с тем Сталин согласился на восстановление дипломатических отношений с Китаем, опасаясь, что «сдержанность» в этом вопросе может толкнуть «нанкинцев в объятия Японии. Этот вопрос, — подчеркнул он, — как и вопрос о наших отношениях с Америкой, имеет прямое отношение к вопросу о нападении Японии на СССР. Если Япония благодаря нашей излишней сдержанности и грубости к китайцам заполучит в свое распоряжение нанкинцев и создаст единый фронт с ними, а от Америки получит нейтралитет, — нападение Японии на СССР будет ускорено и обеспечено. Поэтому сдержанность в отношении нанкинцев… не должна превращаться в грубость и отталкивание, не должна лишать их надежды на возможность сближения».

Однако Чан Кайши этого уже было мало. Судя по данным советской разведки, китайский генералиссимус в начале июня 1932 года стал проявлять не только заинтересованность в обмене послами с СССР, но и в одновременном заключении с Советским Союзом договора о ненападении. Этот договор нужен был для того, чтобы вынудить Сталина официально признать Маньчжурию частью Китая: ведь Маньчжурия должна была быть включена в состав той территории (Китайской Республики), о ненападении на которую советские руководители договаривались бы с Нанкином. 29 июня с официальным предложением заключить договор о ненападении к наркому иностранных дел СССР Максиму Максимовичу Литвинову обратился представитель Китая при Совете Лиги Наций Янь Хойцин. Но, как справедливо отмечали члены советского Политбюро Молотов и Каганович, этот договор мог бы затруднить установление «нужных нам <СССР> отношений с Манчжуго < Маньчжоу-Го >».