Чапаев

Тем временем чапаевцы продолжали наступление, несмотря на усталость. Чехословацкие части, осознав угрозу с флангов и тыла, начали вывод войск из означившегося окружения через село Селезниха, оставив в Николаевске лишь небольшой заслон. На следующее утро после боя под Большой Таволожкой Николаевск был освобожден от противника стремительным ударом 2-го и 3-го Николаевского полков, арьергард чехословаков покинул город без серьезного сопротивления. Вместе с оккупантами из города ушли около тысячи жителей — те, кто успел вступить в Народную армию, и их семьи.

После освобождения Николаевска Чапаев не находил себе места, не имея сведений об участи родных. Красноармеец, которому было поручено вывезти их, пропал без вести в суматохе боев. Ординарцы ломали головы, живы ли жена и дети комбрига и где их можно найти. Они знали о приказе выдавать командиров и комиссаров Красной армии и репрессиях против невыполнивших приказ. Кроме того, среди жителей было немало противников советской власти и лично Чапаева, не смевших поквитаться с ним лично, но готовых расправиться с его семьей. Ситуация разрешилась случайно. По рассказам дочери Чапаева Клавдии, они увидели в конце улицы большую телегу, запряженную парой лошадей. В спящем вознице они признали Петра Исаева, боевого друга отца, будущего «Петьку» из знаменитого кинофильма. Исаев откликнулся на детский крик и рассказал, что он обыскал почти весь город, а их отец почти потерял надежду их найти.

Сыновья и дочь Чапаева забрались в телегу и через несколько минут уже были в доме, где до прихода чехословаков жила семья комбрига. Чапаев, как вспоминали очевидцы, увидев детей, не проронил ни слова и не улыбнулся. Он изменился в лице и полез в карман. Ребята бросились к отцу. Потом все трое сидели у него на коленях и поочередно откусывали от яблока, которое дал им Чапаев. И тут стул, на котором сидел комбриг, подломился и все дружно рухнули на пол под оглушительный хохот сослуживцев. Растроганные командиры и бойцы, сдерживая смех и слезы, предсказывали: «Василь Иваныч, тебя ни штык не берет, ни пуля, ни сабля, ни снаряд, а собственные детки все-таки тебе когда-нибудь шею-то свернут».

Вскоре домой доставили и освобожденную из вынужденного заточения Пелагею Камешкерцеву. Ее жалобы на разоренный дом и потерянный скарб комбриг воспринял равнодушно. «Ну хватит, хватит причитать. Живы, и ладно. А вещи — дело наживное», — успокаивал он жену.

Дети редко видели отца, который практически не бывал дома из-за постоянных боев. Возможно, поэтому каждый его приезд или поездка к нему в штаб дивизии воспринимались ими как праздник. Чапаев во время кратких отпусков старался уделить детям как можно больше времени. Старший сын Александр рассказывал: «Весело было тогда! Он играл с нами как с детьми. Бывалоча, залезет под стол да и кричит оттуда: “Ку-ку! Где я? Ищите!”».

Как вспоминали дожившие до почтенных лет Клавдия и Александр Чапаевы, отец не ограничивал общение с ними простыми развлечениями: катанием с горки зимой, прятками и купанием в реке летом. В короткие дни побывки учил читать, интересовался успехами старшего сына в школе и придумывал разнообразные развлечения, не слишком привычные обычному крестьянину или бедному горожанину. Во время передышки между боями он устраивал театральные постановки силами бойцов. «Обязательный номер программы — спектакль. Что-нибудь романтическое, веселое. Амплуа Василия Ивановича — женские роли. Красивое лицо, платье понаряднее. И на этом фоне огромные усищи», — вспоминали дети Чапаева.

Бои под Николаевском ненадолго затихли. Чапаев использовал это затишье для пополнения поредевших в боях полков и политической агитации среди населения. В один из дней на многолюдном митинге он предложил переименовать город в Пугачевск, инициативу восприняли восторженно. Кроме того, город вновь объявлялся на осадном положении, несколько десятков представителей буржуазии были взяты в заложники. Всем офицерам старой армии и чиновникам предписали пройти в течение суток регистрацию в штабе 1-й Николаевской дивизии. Освобожденным белогвардейцами арестованным приказали немедленно явиться к советским властям. Невыполнение каралось расстрелом.

Тем временем в штабе 4-й армии был раскрыт заговор. Политический комиссар Борис Зорин и уполномоченный Наркомпрода Александр Пайкес сообщали в Москву 22 августа: «В армии раскрыли громадный заговор. Заговорщики предполагали… разоружить Уральскую дивизию и арестовать в Урбахе штаб армии и политического комиссара. Заговорщики [из] командного состава: двое из них уже нами расстреляны; заговор ликвидирован… Настроение улучшилось благодаря изъятию изменников. Часть виновников скрылась к казакам». Расстреляны были по меньшей мере 15 заговорщиков. Командарм Ржевский в заговоре не участвовал, но очередная измена в штабе (до этого к противнику перешел не раз упоминавшийся командарм Федор Махин) отрицательно сказалась на настроении сражавшихся на передовой бойцов и командиров и усилила их недоверие к штабам.