ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ

То есть чутье не подвело сержанта. Целый пучок нитей собрался в руках у Паши одновременно, включая самую тонкую и болезненную нить — нить его личной интимной жизни. Конечно, это требовало проверки и перепроверки, помимо сбора новых сведений.

Сержант решил, что должен как следует разведать обстановку лично, за счет убавки часов сна.

«Уложу деток, — думал он, — потренируюсь, а после и погуляю в потемках возле этих подозрительных домиков».

45

Солнце в очередной раз опустилось на линию горизонта. На пригорке, верхом на солнечном диске, сидел, растопырив ноги, Пал Палыч и проделывал некие замедленные жесты с велосипедом в вытянутых руках. Со стороны могло показаться, что он раскатывает огнедышащий солнечный ком, как тесто, а велосипедом разгоняет не то лучи, не то редкие перистые облака. Иногда он так замедлялся, что совсем почти делался неподвижен, и тогда вся природа и облака, обведенные снизу рыжим цветом, замирали в тревоге и ожидании: доведет ли он до конца очередную гимнастическую фигуру?

Фиолетовая тень холма вместе с тенью физкультурника легла на палатки. Флаг был давно опущен и свисал теперь с крюка внизу мачты унылым красным колпаком. Лагерь медленно стихал и погружался в сон, но далеко не весь.

В одной из палаток девочки теснее сдвинули свои кровати и горячо перешептывались.

— А заметили, девки, наш Пал Палыч книжки, ох как любит читать! — воскликнула Степанцова, тараща и без того вытаращенные глаза, — Буквально, хлебом не корми. То Гоголя с собой носит, то Шекспира! Уж и не знаю, хорошо ли это для мужчины?

— Я тоже Шекспира обожаю, — перебила ее Кузюткина, — «Руслана и Людмилу»!

— Дура, дура! — послышались возмущенные выкрики, — это же Пушкин написал!

— Ой! Я их всегда путаю. У нас такая вредная училка по литературе. Вы бы знали! — огорченно оправдывалась подружка, — так ляпнешь где-нибудь в приличном высшем обществе…

— А ты возьми да выучи и будешь знать, — посоветовала ей разумная девочка в круглых очках, делавших ее похожей на стрекозу.

— Зубрежка — это прошлый век. Знания сами должны впитываться, — надменно возразила Кузюткина, и подбородок ее задрался к потолку.

— Я Пал Палыча нашего так люблю, вы бы знали! Все время думаю о нем, думаю, думаю… так бы и зацеловала его насмерть, если б старше была хоть на годик! — мечтательно продолжила Степанцова, перекатывая за щекой леденец, как погремушку, — Еще тем летом полюбила, когда он меня в лесу спас.

— Ты бесстыжая, Степанцова, вот что, — заметила «стрекоза».

— Нормальная, — отмахнулась Степанцова небрежно.

— А вот я слышала от старших, что все парни, ну и мужчины конечно, похожи на тех, которые ягоды собирают в лесу, а девушки — это ягодки, — опять взяла слово очкастая «стрекоза». — Вот он сорвет ягодку и кладет в лукошко, и даже не положил еще, а кладет только на самое дно, но глазами уже следующую ягодку ищет. И если девушка… ну… «уступит» парню, то станет, как сорванная ягодка, на которую и смотреть противно. Гляди, подружка, как бы ты не стала сорванной…

— Да куда уж «сорванней»?! — негодующе воскликнула Степанцова и на подушку откинулась, театрально прижав руку к сердцу. — Пал Палыч, душегуб, уложил мое девичье сердце буквально на самое дно своей корзинки!

— Расскажи, расскажи, Степанцова! И про стог, как вы с ним спали! — попросила через чур информированная девочка, похожая на цыганку.

— Ну да?! — подскочили изумленно на своих местах все пионерки без исключения. — Спала с Пал Палычем и молчала?!

— Честно? В обнимку?! — попыталась уточнить Кузюткина.

— Ладно, так и быть, — согласилась Маша, — расскажу. Только вы — никому! Вот слушайте: Заблудилась я тогда в лесу…

…

Действительно, годом раньше Паша также работал в этом же лагере, только палаток тогда было лишь пять, и для ворот еще не изготовлен был лозунг «Добро пожаловать!» по причине отсутствия должного вдохновения у художника-оформителя. Тот пока только начал вырезывать картонный трафарет для букв и как раз сильно обрадовался, что букву «О» можно изготовить одну вместо четырех, ну и приостановил ненадолго работу, чтобы промочить горло. Но лозунг должен был непременно вскоре появиться и украсить вход.

Вожатый Перец примерно в этот же день, к ночи возвращался после выходного из города на последней электричке. Лес тогда начинался прямо от платформы, и тропинка еще только наметилась. Был уже август, темнело рано, и дождь противный накрапывал.

Кроме Паши никто с электрички не сошел. В задумчивости молодой человек вдруг обнаружил, что идет просто по траве, и никаких признаков тропы не наблюдается. Какие-то деревья стали попадаться полуповаленые незнакомые, и все больше оказывалось вокруг бурелома. Очень скоро он вообще потерял ориентировку и даже пару раз завалился в одну и ту же канаву — бывший окоп с войны. За шиворот изрядно насыпалось какой-то влажной трухи, содержащей в себе и насекомых.