Чапаев. Мятеж

Затем, по-видимому, был обмен примерными секретными фразами. Говорил из Ташкента Куйбышев. И та, и другая сторона поняли условность разговора, взаимно расшифровались. Условились еще раз, что ровно через час Белов уведомит о положении, если только вообще это будет возможно, если их всех не арестуют здесь же, на месте…

Затем сохранился обрывок одного совершенно панического разговора по проводу, но кто вел и когда именно – установить нельзя, нет никаких следов. Кто-то из Верного:

– Позовите к аппарату Новицкого, Куйбышева, Фрунзе, всеобщую власть Ташкента…

– У аппарата остальных нет. Я – Новицкий. Начинайте.

По-видимому, штадив повторил свое требование о «всеобщей власти Ташкента». Новицкий отвечал:

– Отлично. Я понимаю, что нужно к аппарату всю высшую власть. Пока никого нет, вызвали в штаб, а потому ответьте: не желаете ли вы начать предварительный разговор со мной и, кроме того, нужно ли присутствие председателя Турцика… крайкома…

– Да вообще я прошу: позовите к аппарату всю высшую власть…

Тут какая-то заминка. А дальше:

– Какую высшую власть, – спрашивает Новицкий, – военную или гражданскую?

– Ну, да, конечно, военную – зачем нам гражданская. Вот, например, Куйбышева, Новицкого (? – Д. Ф.). Председателя Турцика, всех сюда надо позвать поскорей – поняли или нет теперь-то?

– Председатель Турцика – гражданская власть, а не военная, – урезонил Новицкий, – вы сами себе противоречите…

Из Верного огрызнулись, и, видимо, еще крепче повторено было требование «позвать всех».

– Так вы понимаете, – тщетно, хотя и разумно, убеждал паникера Новицкий, – что в скором времени все прибыть не могут, а потому предлагаю вам начать разговор…

Неизвестно, состоялся ли этот разговор. На этом ленты оборваны. Кто себя вел так панически – черт его знает! И даже точно неизвестно, в какой момент мятежа велся самый этот разговор. Наиболее подходящим, по критичности для штадива, является как будто именно этот – когда ждали с минуты на минуту налета, когда жгли бумаги особотдела.

А впрочем, неизвестно.

Белов обдумывал положение в связи с тем, что ему вот-вот придется исчезнуть из Верного. Советовался с Янушевым, начальником штадива. Советовался с Позднышевым. А в открытые окна штаба доносился с улиц тревожный гул скакавших отрядов. И вдруг прибежал из крепости Медведич – он там все время был около тюрьмы, пока сидели мы – арестованные:

– Освободили всех, повели куда-то на заседание… Надо быть, в ихний совет…

В штадиве радостно все встрепенулись. Блеснула надежда, что минует благополучно. Кинулись снова к телефонной трубке:

– Это крепость?

– Да. Что надо?

– Позовите освобожденного из тюрьмы Фурманова…

Я был в это время уже в помещении боеревкома. Окликнули меня, передали трубку,

– Это ты?

– Я.

– Освобожден?

– Да.

– Сюда пустят, в штадив?

– Не знаю. Верно, пустят. Подробности потом. Сейчас начинается заседание…

Обстановка в штадиве переменилась. Не ослабляя зоркости, не выпуская оружия, все, однако ж, стали спокойней. Ждали нас. А мы заседали. И только глубокой ночью прискакали в штадив – измученные, усталые, с лицами серыми от пыли, от нервности, от бессонных ночей…

Обрадованные друзья встречали у входа, до боли сжимали руки:

– Живы… Живы… А мы уж думали…

Так гурьбой прошли в комнату, там открыли экстренное заседанье.

Всего два вопроса:

Первый – успокоить дивизию и область.

Второй – переговоры с Ташкентом.

Тут разговоров было немного: набросали приказ, позаботились, чтоб он срочно и всюду мог попасть.