Чапаев. Мятеж

Толпа заревела пуще прежнего. Вряд ли кто рассмотрел бумажки и крестики – выли просто на букинский вой. Просто знали: раз Букин выступил – значит, что-нибудь громит. Тут бесенком под Букина вынырнул Вуйчич:

– А это што?.. Ага… га… га…

И он отчаянно затряс над головой две пары офицерских погон, утащенных при разгроме особого отдела…

– С офицерами вместе – вот они какие. Продались за наши данежки. Погоны прячут, сами их наденут…

И кто-то крикнул ему в подмогу:

– Всех офицеров на суд подавай… Сами разберем – кого куда. Аль кончить, аль в Сибирь кого. В Сибирь пошлем, в Семипалатинск, – нам они здесь не нужны… Пускай околевают там… сво… лочь…

Толпа прорвалась:

– Чего глядеть – арестовать…

– Арестовать их всех, из центру… Ага-га-га… Ге-ге…

– Расстрелять тут же… Го-го-го…

– Нечего ждать, вали…

И вдруг встрепенулись, метнулись ближние ряды, резнул пронзительный звон оружия, щелкнули четко, зловеще курки… Глянул я быстро Никитичу в лицо – оно было бледно.

«Так неужели кончено?» – сверкнула мысль…

А тело нервно вдруг напряглось, словно готов я был прыгнуть с телеги – через головы, через стены, за крепость…

– Товарищи! – крикнул чужим, зычным голосом. – Ревсовет приказал…

Вдруг сомкнулась кольцом вокруг телеги партийная школа и твердо уперлась, сдерживая бурный натиск толпы. Все исчислялось мгновеньями, все совершалось почти одновременно.

Видим, как взметнулся в телегу Ерискин, и в тот же миг слух пронзили резкие слова:

– Да это что? Ах вы, сукины дети!..

Неожиданный окрик застудил на мгновенье толпу, она будто окаменела в своем страстном порыве. Момент исключительной силы!

– На што выбирали меня?! – крикнул Ерискин. – Раз председатель – я никому не позволю… никому не дам… что за разбой… Ишь, раскричались… Если только кто-нибудь их тронет, – указал он в нашу сторону, – тогда выбирайте другого, а я не стану… И черт с вами, из крепости уйду!

Слова произвели большое впечатление. А тут еще Павел Береснев.

– Товарищи, – говорит, – так нельзя: к вам люди пришли говорить по-хорошему, а вы что? Разве так обращаются? Я тоже уйду из крепости, если што…

– Слово, слово мне! – крикнул Букин.

– Лишаю слова, – твердо объявил ему Ерискин и повторил еще раз во всеуслышание: – Букину слова не даю: лишаю!

Никто не протестовал. Эта была очевидная, бесспорная победа…

– Для продолженья речи слово даю говорившему оратору.

И он рукой дал мне знать, чтоб продолжал.

Надо было выдержать марку, надо было не объявлять своей радости по поводу счастливого исхода. Хоть видимое, но сохранить спокойствие, – как ни в чем не бывало, ровным тоном объяснить приказ центра – приказ, а не просьбу!

– Мы остановились, товарищи, на том…

А толпу не узнать. Она стихла, будто виноватая. Только соскакивали отдельные жалкие выкрики одиночек. Но это же пустяки: буйный гнев вошел в берега. Быстро, походным маршем проходили последние вопросы. Толпа словно зубы потеряла, – нечем было грызть, чавкала, как старуха, опустошенным, беззубым ртом. Покорили нас было за то, что:

– Киргизам вот, беженцам, неделю помощи устроили, а нам что – кукиш?

Но и этот вопрос миновали: договорились, что широко организуем помощь общественную копалолепсинцам в добавление ко всему, что для них и без того делается ускореннейшим темпом. Последний вопрос о власти:

– Крепость выбирает двух в военсовет дивизии и трех в облревком…

Заупрямились было опять на том, что и во что вливать: боеревком в военсовет или наоборот. Уломали, убедили, доказали, что одна крепость центром признана не будет и в ход пустят против нее броневики… А вот вместе с нами – другое дело…

– Мало двух… Мало трех, – галдели кругом. – Всех давай, соединяй…

Пока они перекликались, мы с Никитичем устроили в телеге мгновенное совещание:

– А не один черт, что два, что десять? Давай еще разрешим во все двенадцать отделов ревкома по одному – накинем дюжинку на свой риск!

И объявили:

– Хорошо. Кроме тех пяти, пусть будет еще двенадцать представителей в отделы Обревкома.

Успокоили количеством.

Проголосовали и приняли безусловное подчинение приказам центра. Хотели было тут же и выбирать, чтоб отделаться зараз. Но толпа решила по-иному:

– Сегодня же вечером каждая рота пришлет в городской театр по пять человек, – там из них изберут представителей.

– Что же, и это неплохо.

– Теперь вот что, товарищи, – заявили мы. – Все ясно: и вам ясно и нам. Теперь договорились по всем вопросам, и власть у нас будет одна. Завтра с утра – работать. Кончены все недоразумения. Так и скажем сегодня же Ташкенту: с гарнизоном договорились, работаем отныне мирно и дружно… Вы сегодня же, вот после этого собрания, расходитесь из крепости по казармам, – дальше незачем здесь оставаться, раз договорились по всем вопросам…

Это нами было сказано будто вскользь; будто разумелось само собой, что из крепости надо сегодня же уходить, а мы, дескать, им только вот об этом напоминаем: не забудьте, мол, товарищи!