Чапаёнок

Вот он добежал до конца улицы. Дальше шли сады и огороды. Он обогнул плетень и увидел перед собой степь — пустую, чёрную, холодную… А выстрелы почему-то раздавались уже с другой стороны, на другом краю города.

В горле у Мити пересохло. Ноги подкашивались и вязли в раскисшей весенней земле. Порывистый ветер дул в лицо. Но Митя всё равно бежал вперёд. Скользил, падал, но, не останавливаясь, всё бежал и бежал, сам не зная зачем и куда.

В ОВРАГЕ

И вдруг из крутого оврага, где так часто играл он с ребятами, раздалось тихое ржанье.

Конь в овраге! Откуда в овраге конь?

Митя разом остановился. Не может этого быть! Ему послышалось.

Но голос коня раздался снова. Он звучал тихо, настойчиво, будто призывал на помощь.

Митя, не раздумывая, свернул в сторону и по узкой, еле приметной тропке побежал к оврагу.

Видно, здесь и происходила самая страшная схватка. Под натиском вражеских войск красногвардейский отряд отступил к оврагу.

Зарубленные казачьими шашками, потоптанные конскими копытами, лежали убитые красногвардейцы на последнем весеннем снегу. И возле одного из них, около командира, стоял конь. Подняв голову, будто охраняя своего погибшего хозяина, он тихим голосом звал на помощь.

Митя стремительно сбежал вниз и сразу увидел своего отца. Широко раскинув руки, лежал отец на снегу, и винтовка была с ним рядом.

Митя наклонился, тронул его за руку и дрожащим голосом сказал:

— Пап, папка, вставай… Вставай; папка…

Но отец не шевельнулся. Он не встал, не улыбнулся Мите, не подёргал кончик своего длинного уса. Он не щёлкнул Митюшку по затылку крепкими, жёлтыми от махорки пальцами. Он лежал неподвижный, тихий. Глубокая рана темнела у него на виске, а глаза, широко открытые и застывшие, глядели в небо…

СОВСЕМ ОДИН

Митя, спотыкаясь, брёл по улице, ничего не видя перед собой, ничего не замечая. Сколько времени пробыл в овраге, он не знал. Но солнце стояло уже высоко, и небо, ещё недавно закрытое тяжёлыми тучами, всё очистилось, стало просторным и голубым.

— Эй, Митька! Митюха, подожди!.. — раздался за спиной весёлый голос: его догонял соседский Гринька, самый лучший друг-приятель.

Но Митя не остановился. Он даже головы не повернул. Всё тем же усталым шагом он понуро продолжал идти.

— Да обожди ты, Митя! — догнал его Гринька. — Послушай, чего расскажу… Чапаева видел?.. Нет? Эх, разиня! Где ж ты шатался всё утро? Он с отрядом прискакал. Вот это командир! Как беляков саданёт! В момент город очистил. Беляки здесь и часу не продержались…

— Отца у меня зарубили… — тихо проговорил Митя и усталыми, сухими глазами посмотрел на приятеля.

Гринька сразу осекся. Замолчал и остался стоять посреди дороги.

А Митя шёл дальше. Он помнил слова отца, которые тот сказал, когда первый раз пришёл с солдатской винтовкой за спиной: «Если меня убьют, сынок, ступай тогда в ревком. Вызовешь товарища Чуркина. Он тебя не оставит в случае чего…».

В городе снова были свои — красные. Значит, нужно было немедля идти в ревком, к товарищу Чуркину.

— Тебе куда, парень? — остановил Митю часовой, который стоял у крыльца большого дома. На крыше дома висел красный флаг, а над крыльцом кумачовый плакат. На плакате меловыми буквами стояло: «Вся власть Советам!». Это и был ревком.

— Пусти, дяденька! — попросил Митя, стараясь как-нибудь прошмыгнуть под рукой часового. — Мне очень надо.

— Нечего, нечего тут делать… Шагай обратно!

Часовой сурово взял Митю за плечо и повернул от дверей.

— Мне, дяденька, к товарищу Чуркину, — упираясь, проговорил Митя. — Мне очень нужно…

— Нет товарища Чуркина.

— Куда ж он уехал, дяденька? — упавшим голосом проговорил Митя, и сердце у него похолодело.

— Вчерашний день… убит, — тихо ответил часовой. — А ты ему кем будешь?

Но Митя ничего не ответил. Молча сошёл с крыльца, сел на брёвнышко возле дома, закрыл лицо руками и заплакал.

Теперь он был один, совсем один… Один в целом свете.

ЧЕЛОВЕК В БУРКЕ

— Чего ревёшь-то? А ещё хлопец! — услыхал Митя насмешливый голос и увидел перед собой человека среднего роста, в папахе, сдвинутой на затылок, в мохнатой бурке, небрежно накинутой на плечи. Сбоку висела богато разукрашенная серебром шашка. Через плечо ремни, револьвер. Глаза, светло-синие, почти зелёные, прозрачные, смотрели пристально.

Мальчик поскорее утёр рукавом глаза, нос и отвернулся. Не хотелось ему разговаривать. Но человек в бурке ждал ответа. Митя неохотно проговорил:

— Нынче отца убили…

— Кто убил? — быстро спросил человек в бурке.

— Ясное дело — беляки. Он сам красный был.

— А мать где?

— Мать у меня давно померла… Я теперь один остался…

И слёзы, которые никак нельзя было удержать, снова потекли по щекам.

— Погоди, погоди… Ты не плачь. Сейчас чего-нибудь надумаем. В Саратов тебя, что ли, отправить?

— В Саратов? — удивился Митя. — Зачем в Саратов?

— Там детские дома есть… для сирот. Тебя возьмут.

— Нет! — отрезал Митя. — Я в Саратов не поеду.

— Не поедешь? — Человек в бурке был удивлён и озадачен ответом. — Куда ж ты хочешь?

Митя немного подумал и вдруг решительно проговорил: