Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

Писатель внимательно посмотрел на немногословного хирурга.

— Съездили бы куда-нибудь подальше — поохотиться на тигров и ягуаров. Пока они еще не перевелись.

— Я не прочь.

— Послушайте, а вы представляете себе, как выглядят эти места? Можете вообразить… ну, скажем, рассвет в джунглях? Щебет неведомых птиц, похожий на звуки ксилофона, аромат рома и масла…

Хирург покачал головой.

— Ничего я не представляю. Черт побери, я все это должен видеть, понимаете, видеть. — И он добавил, прищурясь: — Когда на охоте стреляешь, то смотришь в оба.

Писатель вздохнул.

— Вам хорошо, друг мой. А я всегда смотрю и все время при этом фантазирую. Вернее, фантазия вдруг начинает работать самостоятельно, в воображении разыгрываются какие-то сцены, действие идет само по себе… Ну, конечно, я вмешиваюсь: советую, поправляю и прочее. Понимаете?

— А потом все это излагается на бумаге? — бурчит хирург.

— Что вы! Обычно нет. Такой вздор! Вот сейчас, пока вы варили кофе, я выдумал две глупейшие истории о вашем курчавом коллеге из терапевтического отделения. А скажите, пожалуйста, — спросил вдруг писатель, — что он за человек?

Хирург поколебался.

— Ну, — выговорил он наконец, — чуточку фанфарон… Очень самонадеян — как все молодые врачи. А в общем, — он пожал плечами, — не знаю, что может быть в нем интересного для вас.

Писатель не удержался.

— А нет ли у него романа с этой маленькой медсестрой?

— Не знаю, — проворчал хирург. — Вам-то какое дело?

— Никакого, — хмуро согласился писатель. — Да и вообще — какое мне дело до реальной действительности? Вы думаете, что мое ремесло — выдумывать, сочинять, забавляться?.. — Он наклонил массивные плечи. — В том и беда, что для меня чрезвычайно важна действительность! Потому-то я ее и выдумываю; потому я все время должен что-то сочинять, добираясь до сути вещей. Мне мало того, что я вижу, я хочу знать больше; для того и сочиняю всякие небылицы. Имеет ли это какой-нибудь смысл? И при чем тут действительная жизнь? Вот я сейчас начал писать… М-да, начал писать, — повторил он рассеянно. — Я понимаю, что это… только вымысел. Уж я-то знаю, что такое вымысел, как он делается. Скажем, одна доля действительности, три доли фантазии, две доли логических комбинаций, а остальное — хитроумный расчет: надо, чтобы была новизна и созвучность эпохе, надо, чтобы что-то решалось или доказывалось, а главное, чтобы было интересно. Но вот что самое странное, — воскликнул писатель, — все эти трюки, вся эта ничтожная литературщина создают в человеке, который ими занимается, страстную навязчивую иллюзию, будто бы все это происходит на самом деле. Представьте себе фокусника, который извлекает из цилиндра кроликов и сам верит, что это не фокус и не трюк. Какое сумасбродство!

— Вам что-то не удалось, а? — сухо спросил хирург.

— Не удалось. Однажды вечером я шел по улице и вдруг слышу сзади женский голос: «Так ты со мной не поступишь…» Только эти слова — ничего больше, может быть, это мне даже послышалось. «Ты так со мной не поступишь…»

— Ну, а дальше? — помолчав, спросил врач.

— Что же дальше? — нахмурился писатель. — К этим словам я сочинил целую историю. Женщина была права. Понимаете, изнуренная, озлобленная, несчастная женщина. Вы и не представляете себе, в какой нужде живут эти люди!.. Но она была права, она — это воплощение семьи, домашнего очага, в общем, воплощение порядка. А он… — писатель махнул рукой, — бесчестный, безалаберный человек, тупой и стихийный бунтарь, лентяй и грубиян…

— А чем это кончилось?

— Что?

— Чем это кончилось? — терпеливо повторил хирург.

— Не знаю. Но она должна быть права. Во имя всего на свете, во имя всех божеских и человеческих законов, она должна быть права. Понимаете, все зависело от того, что она права. — Писатель крошил пальцами кусочек сахару. — Но этот тип вбил себе в голову, что он тоже прав.

И чем ужаснее и строптивее он становился, тем больше считал себя правым. Понимаете, оказывается, он тоже страдал. Ничего не поделаешь! Как только он начинал жить настоящей жизнью, он не давал командовать собой и жил по-своему, трудно и упрямо. — Писатель пожал плечами. — Знайте же, что в конце концов я сам стал этим беспутным и отчаянным бродягой. Чем сильнее он страдал, тем больше я чувствовал себя в его шкуре… А вы говорите — вымысел!

Писатель отвернулся к окну, — есть вещи, о которых легче говорить, отвернувшись.

— Не получается у меня этот сюжет, надо от него избавиться. Мне хотелось бы… хотелось бы отвлечься как-нибудь… позабавиться чем-нибудь нереальным, что не имеет решительно ничего общего с действительностью и со мной самим. Отделаться бы наконец от этого гнетущего перевоплощения. Почему, скажите, пожалуйста, я должен переживать чужие горести? Мне хотелось бы фантазировать о чем-нибудь далеком, бессмысленном… Словно пускать мыльные пузыри…

Зазвонил внутренний телефон.