Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

„— Погоди, и я приду и скажу: „Теперь я твой“. Ах, сестра, поймите, она все это знала, она понимала, хоть я и не произнес этих слов. Потому она и сказала: „Нет, в другой раз“. Значит, я должен вернуться, не правда ли? Ну скажите, скажите сами, ведь это значит, что она ждет меня, верно? Потому она и не попрощалась, потому я даже не заметил, как она ушла. Я вернусь, и обе половинки сомкнутся, как жизнь и смерть. Теперь я твой! Нет никакой другой, настоящей и цельной жизни, кроме той, что должна быть. — Он вздохнул глубоко, как человек, который освободился от огромной тяжести. — Сольются воедино любовь, жизнь и смерть — все, что неоспоримо в моей душе. Я твой, только теперь я понял свое место. Единственная достоверность — это принадлежать другому. Себя самого, всего себя я нашел в том, что я принадлежу другому человеку. Слава богу, слава богу, наконец-то я у цели!

Нет, пустите меня, я не могу ждать! Я возвращаюсь к ней! И она лишь улыбнется: ну вот, теперь я твоя. А я уже не буду бояться, не отрекусь от нее, я иду, иду к ней! Я знаю, что она уже рвет тесемки и пуговицы на своем платье… Поторопитесь, вы же знаете, что я спешу домой!.. Вы называете это бурей? Бросьте, я видел циклоны, видел столбы смерчей. Этот ветерок недостаточно силен, чтобы унести меня. Разве вы не видите, вот она летит ко мне в объятия, наклонилась и летит… Берегись, мы столкнемся лбом и зубами… берегись, ты падаешь на меня… я падаю… как ты нетерпелива, как ты прижимаешь меня к своим плечам, к себе…“

Он начал бредить в лихорадке.

„— Что это, пилот летит в пустоту? Передайте ему, сестра, что это не в той стороне, пусть повернет обратно. Или нет, пойдите к ней, скажите, что я возвращаюсь. Вы же знаете, что она ждет. Умоляю, передайте ей, что я уже в пути… Пусть только пилот найдет место, где приземлиться. Писать ей я не мог, не знал, где она… — Он поднял на меня взгляд, полный отчаяния. — Что… что же вы, почему же вы не скажите ей? Я вынужден летать кругом, кругом, по замкнутому кругу, а вы только моргаете, глядя на меня, и не хотите ничего передать ей, потому что… — Вдруг он начал изменяться у меня на глазах: голова обвязана бинтами, сам дрожит, и я увидела, что он хохочет. — Я знаю, вы злая, завистливая, противная монашка. Вы злы на нее за то, что она познала любовь. Можете не завидовать ей: знайте, что тогда я и в этом смысле сплоховал. Может быть, потому я и повел себя так трусливо, понимаете? Знайте же, в другой раз…“

Сестра милосердия печально уставилась своими грустными, смиренными глазами в одну точку.

— Потом он богохульствовал. Словно дьявол говорил его устами: он изрыгал проклятия и непристойности… Господи, прости меня и помилуй! — Она перекрестилась. — Это было очень страшно, потому что слова произносила кукла без глаз и рта. От страха я проснулась. Да, да, надо было взять четки и молиться за спасение его души, а я вместо этого пошла в палату и поставила ему градусник. Он лежал без сознания, температура сорок и три десятых, его трясла лихорадка.

X

Сейчас у больного всего лишь тридцать восемь и семь. Он бредит, перевязанные руки беспокойно шевелятся на одеяле.

— Вы не знаете, сестра, что он говорит? — спрашивает хирург.

Сестра милосердия отрицательно качает головой и строго поджимает губы.

— Он говорит „йеср“, — вмешивается старик с соседней койки. — „Йеср“ да „йеср“.

— „Yes, sir“,[47] — догадался хирург. — Стало быть — по-английски.

— А еще он говорил „маньяна“[48], — вспомнил старик, — „маньяна“ или „маняня“. — Старик хрипло хихикнул. — „Маньяна, маньяна“. Лепечет, как младенец в пеленках.

Старику это слово почему-то казалось очень смешным, он задыхался от смеха, у него хрипело в горле. Пришлось на него прикрикнуть.

И до сих пор никаких сведений о том, кто же такой пострадавший. Писатель звонит трижды в день:

— Алло, нет ли каких подробностей?

— Нет, ничего не знаем.

— Тогда скажите, в каком он состоянии?..

Но разве по телефону пожмешь плечами — мол, пока жив.

Днем температура продолжает падать, но пациент — хоть его почти не видно из-под бинтов — становится еще желтее; у него началась икота: „То ли печень повреждена, то ли у него желтуха“, — ломает себе голову хирург и, чтобы внести ясность, приглашает на консультацию известного терапевта. Знаменитость — бодрый, розовый старичок — так и сыплет шутками. При виде почтенной сестры милосердия он от радости чуть ли не обнимает ее.

— Да, да, немало мы с вами поработали, прежде чем вас перевели в хирургическое!

Хирург вполголоса и преимущественно по-латыни излагает ему историю болезни. Терапевт, помаргивая, смотрит сквозь золотые очки на фигуру, сделанную из бинтов и ваты.

— Не приведи господь, — озабоченно говорит он и присаживается на край койки.

Сестра милосердия молча откидывает одеяло. Терапевт втягивает ноздрями воздух и поднимает глаза.

— Диабет?

— Откуда вы знаете? — ворчит хирург. — Я, конечно, велел сделать анализ мочи… нет ли в ней крови. Оказалось, что есть и сахар. Вы что, определяете по запаху?