Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 5. Путевые очерки

От самого Глазго я бегаю по всем книжным лавкам и покупаю путеводитель по Ирландии. Но книготорговцы вежливо качают головой; нет, у них нет никаких путеводителей по Ирландии. Есть путеводители по Корнуэлсу и Дюкери, по Сноудону и выставке в Уэмбли, но, к сожалению, ничего, абсолютно ничего об Ирландии. «Наши туда не ездят».

V

Отсюда до Ирландии всего несколько часов езды; но, скажите, стоит ли без всякой надобности срывать завесу со страшной тайны, скрывающей от меня эту страну? Лучше я всегда с радостью и умилением буду взирать на карту Ирландии: вот страна, с которой я не снял покрывала.

Опять в Англии

Дартмур

Ну, теперь я все видел: и горы, и озера, и море, и пастбища, и земли, подобные саду, не видел только одного — настоящего английского леса, потому что в Англии, так сказать, за деревьями леса не видно. И я соблазнился местом, которое на карте обозначено «Dartmoor Forest», то есть «Дартмурский лес»; кроме того, Дартмур, если я не ошибся, в истории литературы — место действия «Собаки Баскервиллей»[170]. Дорогой я взглянул на то место, откуда отправилась на «Остров Сокровищ» стивенсоновская «Эспаньола»[171]; это было в Бристоле, скорее всего у того моста, где стоял бриг, пахнущий апельсинами. Больше в Бристоле нет ничего примечательного, если не считать красивой церкви, в которой происходило какое-то молебствие, собора, где тоже совершалось богослужение с пением и проповедью, и, наконец, старинного здания больницы, откуда я срисовал кариатиду-химеру с окладистой бородой; 

для Бристоля это достаточно любопытно.

В Эксетере меня захватило английское воскресенье, объединившееся с дождем. Воскресный день в Эксетере соблюдается так неукоснительно и так свято, что даже церкви закрыты, а что касается пищи телесной, то путешественник, пренебрегший холодным картофелем, вынужден ложиться спать с пустым желудком; не знаю, почему это доставляет такое удовольствие эксетерскому господу богу. В остальном Эксетер красивый городок с приятным тихим дождиком и старинными английскими домами, о которых речь будет ниже, а сейчас я тороплюсь в Дартмурский лес.

Дорога туда идет по живописно извивающемуся шоссе, по отлогим холмам, по тем заросшим кудрявой зеленью местам, где самые непроходимые живые изгороди, самые крупные овцы, самый густой плющ, и боярышник и самые развесистые деревья, а хижины крыты самым толстым слоем соломы, какой я когда-либо видел. В Девоншире старое дерево твердо, как скала, и совершенно, как скульптура. Дальше идут длинные, голые, пустынные холмы без единого деревца; это и есть Дартмурский дремучий лес. Там и сям среди вереска одиноко торчат гранитные глыбы, напоминающие алтари каких-то великанов  или допотопных ящеров. Это, к вашему сведению, «tors». Кое-где в вереске журчит красноватый ручеек, чернеет бездонный омут, ярко зеленеет трава на болоте; говорят, в этих местах может засосать всадника вместе с конем; проверить это я не мог, ибо коня у меня не было. Невысокие холмы заволакиваются пеленой; не знаю, облака ли спускаются так низко, или это испарения от вечно влажной земли; туманная сетка дождя окутывает край гранита и болот, тяжелые тучи висят над ним, в трагическом сумраке на минуту показываются пустыри, покрытые вереском, можжевельником и папоротником, — вот все, что осталось от непроходимого дремучего леса, росшего здесь когда-то.

Что это за свойство у человека, — когда он видит такой край тоски и ужаса, у него перехватывает дыхание... Неужели это красиво?. .

По горам, по долам, по горам, по долам зеленого Девона — между двумя рядами живых изгородей, разрезающих на квадраты обширный край, как благоуханные межи у нас, в Чехии, все время мимо старых деревьев, под мудрым взглядом пасущихся коров — по горам, по долам еду я к рыжему побережью Девона.

Гавани

И, само собой разумеется, я осматривал портовые города и видел их столько, что теперь все путаю. Итак, минутку: Фолкстон, Лондон, Лейт, Глазго — это четыре; затем Ливерпуль, Бристоль, Плимут... а может быть, их было и больше. Самый живописный из всех — Плимут, прячущийся между скалами и островами; там есть старый порт в Барбикене, с настоящими матросами, рыбаками и черными барками, и новый порт с капитанами, статуями и полосатым маяком у набережной Хое,  где устраиваются гулянья. Маяк я нарисовал, но на рисунке не видно, что это бледноголубая ночь, не видно, что на море буйки и пароходы подмигивают зелеными и красными огоньками, что у подножья маяка сижу я, а на коленях у меня — черная кошка (я имею в виду настоящую живую кошку), я глажу кошку, любуясь морем, огоньками над водой и всем миром в приступе сумасшедшей радости, что я существую на свете; а там, в Барбикене, воняет рыбой и океаном, как во времена старого Дрейка и капитана Мэрриэта[172], и светится спокойное, широкое море; да, Плимут — самый красивый порт.