Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 7. Статьи, очерки, юморески

Если б я был в праве давать советы английскому читателю, я порекомендовал бы ему для вящего удовольствия и нравственной пользы читать «Старинные чешские сказания» так, как читали их я и мои сверстники, — опоясавшись деревянным мечом и оседлав ветку дуба, — идеальнейший способ чтения героических и национальных преданий. Мне было тогда восемь или девять лет. Несмотря на столь юный возраст, я был чешским правителем, владельцем замка, рыцарем, воином, чешским королем, волшебником, палачом при дворе короля Вацлава, заодно выполняя множество других функций. До сих пор я не могу до конца примириться с мыслью, что «Старинные чешские сказания» сочинил престарелый господин Ирасек. Мне все кажется, что описанные им события действительно происходили, и даже при моем личном участии. Думаю, что у каждого народа есть книжки, которые каким-то образом перестали быть литературой и сделались просто- напросто частицей жизни, как детская игра, школа, край, в котором мы выросли. Есть книги, ставшие классическими благодаря особому, я бы сказал, демократическому вотуму: благодаря тому, что их читал или читает каждый Их ценность столь же неоспорима, как ценность национальных обычаев.

Все народные предания, по сути, не поддаются «пересадке», поскольку срослись с характером и историей родного края. Но наши предания, предания Алоиса Ирасека, обладают, помимо этой локальной и исторической ценности еще одной, совершенно исключительной. В эпоху чужеземного австрийского владычества они давали детям своего рода политическое воспитание. В период германизации служили детской азбукой национального сознания. Мальчишкой каждый или почти каждый из нас обнажал свой деревянный меч против врагов родины. Затем наступила пора, когда меч этот уже не был деревянным, и тогда к «Старинным чешским сказаниям» была дописана глава, в которой господин Ирасек уже не принимал непосредственного участия как автор, но его влияние явственно сказалось и здесь. Ощущение этих особенностей «Старинных чешских сказаний» не может с нами полностью разделить ни один зарубежный читатель или читатель, живущий в иных условиях; так бывает, когда приходящий в наш дом гость не знает подлинной ценности для семьи стоящей в углу кушетки или висящей на стене картины. Ну что ж — лишь бы минуты, проведенные в нашей сокровенной среде, были для вас приятными.

Как это вышло [323] © Перевод В. Мартемьяновой

Когда мне предложили рассказать о своей литературной работе, я прежде всего задал себе вопрос: а как, собственно, вышло, что я стал писателем? Мой отец[324], врач, с детства приучал меня к мысли, что мне тоже придется быть врачом, да и сам я, отказавшись от иных планов (например, служить кондуктором), тоже предполагал, что займусь медициной. Я не хотел бы на кого бы то ни было сваливать ответственность за то, что жизнь моя пошла по-другому, но, право, более всех в этом повинны мой дом и моя семья.

Во-первых, рядом был отец, провинциальный доктор, а кроме него, целое поколение будителей — пример, достойный подражания в былые времена, а теперь весьма несовременный и неуместный.

Отец — страстный книголюб, с ранних лет снабжал нас детскими книжками, что нисколько не мешало нам тайком перечитать всю его библиотеку — от Гавличка и Неруды до судебной медицины.

Кроме того, наш старик увлекался политикой, выступал на митингах, читал лекции для рабочих, возглавлял местный любительский театр, писал стихи, — я и сейчас живо представляю, как он вечерами в тихой, благоухающей карболкой приемной слагает велеречивые послания и потом взволнованно читает их семье. Отец был большой, сильный, и мы, ребята, с восторгом подражали ему. Уже с восьми лет — или около того — мы сами кропали вирши по случаю разнообразных семейных торжеств. Отец очень этому радовался и поощрял нас. Тогда же — это было время Этнографической выставки — наша мама[325] взялась записывать народные песни, сказки и предания; из уголка земли, именуемого Бабушкиной долиной[326], к нам приходили старики и старухи, они пили и рассказывали, усердствуя над кружкой кофе; папа тогда собирал народные вышивки, сундуки, керамику: он брал их вместо гонорара, — кое-что из его коллекции и по сей день хранится в Этнографическом музее; наверное, там же можно было бы отыскать и мамины записи народных песен и сказок.

Еще у нас была бабушка — мельничиха из Гронова, набожная, мудрая и очень веселая, словно жаворонок; в запасе у нее было много песенок, прибауток, пословиц, поговорок и народного юмора; она являла собой живое воплощение духа и речи нашего края. Чем больше я пишу и тружусь во славу чешского языка, тем отчетливее сознаю, сколь многому я от нее научился и учусь по сей день.

Мать моя представляла романтический элемент в нашей семье; восторженная, эмоциональная, одаренная — и совершенно неделовая; в молодости она увлекалась романсами и хорошо писала; очевидно, склонность к романтике и к фантазиям я унаследовал от нее. Без них все написанное мной выглядело бы совершенно иначе.