Чарли Чаплин

Несмотря на узкие сюжетные рамки фильма, в нем довольно четко создан образ эпохи: он возникал из разговоров действующих лиц о «безнадежном и мрачном» времени, о миллионах голодающих и безработных; из тревожных заголовков газет; из кратких сцен, показывающих лихорадящую, а затем объятую страшной паникой биржу, где бесновалась толпа, где разоренные люди стрелялись и выбрасывались из окон… Чем дальше, тем многограннее становился этот образ эпохи. Кадры, показывавшие очереди за хлебом или стаканом кофе, сменялись изображениями Гитлера и Муссолини, полков марширующих солдат.

Поэтому в обличительные речи Верду оказывался вложенным вполне конкретный смысл. И все же разоблачение «специалистов» по массовому уничтожению людей носило рикошетный характер, ибо в фильме не раскрывался образ «настоящего», большого бизнеса, который управляет этим страшным миром. Зазвучавшая в финале новая тема оказалась не подготовленной всем содержанием картины. Попытка же превратить обвиняемого «маленького» убийцу в обвинителя больших убийц уже совершенно неправомерна— он не подходил для этой роли.

Настроения, пронизывавшие фильм «Мсье Верду», свидетельствовали об известном затемнении исторической перспективы в сознании художника. Вместе с тем в мрачных красках произведения проявилось и то чувство горечи, которое неизбежно должны были оставить у Чаплина события, происшедшие как раз в это время в его собственной жизни.

Даже газета американских коммунистов «Дейли уоркер», писавшая, что «мастерская сатира, показывающая убийственную природу бизнеса, достойна занимать место рядом с произведениями Джонатана Свифта», отмечала вместе с тем, что фильм страдал пессимизмом, утверждением невозможности борьбы с общественным уродством, а это «явилось шагом назад после заключительной призывной речи в «Великом диктаторе».

В отличие от почти всей американской буржуазной прессы, на все лады поносившей «Мсье Верду» (что уже в высшей степени симптоматично), либеральная газета «ПМ» со своей стороны усмотрела в фильме наличие «тщательно разработанной сатирической теории предпринимательства, делающей его великим созданием искусства».

Чтобы обойти цензурные рогатки (это ему все же не удалось), Чаплин перенес действие картины из Америки во Францию, а депрессию, наступившую вскоре после окончания второй мировой войны, заменил предвоенной депрессией 1937 года. Но вуаль «исторического прошлого», накинутая на фильм, была прозрачна. Да она и не имела какого-либо принципиального значения. Чаплиновская сатира, несмотря на отмеченные просчеты, высмеивала тщательно оберегаемые «моральные ценности» буржуазного общества, клеймила не просто кризисы, преступления и войны, но и саму социальную систему, которая их порождает.

ВОЙНА ГОЛЛИВУДУ!

Великим людям многое прощается, пока они не угрожают болотной рутине общества.

Джордж Гордон Байрон

Новый вариант Синей Бороды… Почему именно через такое «увеличительное стекло» предпочел Чаплин рассматривать человеческие отношения в капиталистическом обществе и показать его преступную сущность? Совершенно очевидно, что его подкупила не внешняя занимательность сюжета. (Кстати говоря, не придуманного самим Чаплином, а подсказанного ему режиссером Орсоном Уэллсом, постановщиком фильма «Гражданин Кейн».) Как мы знаем, Чаплин никогда не гнался за внешней занимательностью, — наоборот, его замыслы всегда отличались простотой и ясностью.

Несмотря на то, что вторая мировая война носила на основном своем этапе справедливый, антифашистский характер, она отбросила внутриполитическую жизнь Соединенных Штатов на четверть века назад — к временам разгула реакции после первой мировой войны. Обогатившиеся американские монополии, напуганные повсеместным ростом прогрессивных сил, открыто приступили к ликвидации самых элементарных свобод народа. Наступление реакции началось сразу же после окончания войны — как раз когда Чаплин начал работать над сценарием своего первого послевоенного фильма. А в 1947 году Совет Лиги американских авторов уже был вынужден выступить с публичным заявлением о том, что в Соединенных Штатах осуществляется цензура «в форме, являющейся чрезмерной, бесконтрольной и чрезвычайно вредной… крайне несправедливой, в корне антидемократической и глубоко антиамериканской», ведущей к уничтожению «всех плодов человеческого творчества, как прошлых, так и будущих».