Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим

На протяжении всего нашего общения мне приходилось постоянно завоевывать доверие Мэнсона и прилагать неимоверные усилия, чтобы его сохранить. Он вечно устраивал мне проверки. Он часто говорил мне: «Ты мог бы вытащить меня отсюда, если бы захотел», после чего принимался делиться со мной подробными планами побега, вплоть до того, что нужно было делать кому-то на воле, чтобы помочь ему выбраться из тюрьмы. Поначалу, желая укрепить его доверие и надеясь охладить его пыл, я указывал на провальные моменты в его планах. Однако мои постоянные увертки стали бросаться в глаза, и однажды Мэнсон высказал мне все, что он обо мне думал. «Знаешь что, Эммонс, — заявил он, — ты мне не друг. Тебе слабо помочь брату, когда он в беде. Все, что тебе надо, — это разбогатеть, как окружной прокурор и все остальные козлы, понаписавшие книжек обо мне. Черт, теперь, когда я выложил тебе то, что не рассказывал никому, ты больше заработаешь на мне мертвом, чем на живом. Так, когда ты собираешься подослать кого-нибудь, чтобы отправить меня на тот свет?»

«Это не так, Чарли! — воскликнул я. — Я вовсе не желаю твоей смерти. И если ты так думаешь на самом деле, мы можем перестать работать над этой книгой прямо сейчас. Я твердо верю в то, что виновный заслуживает наказания, и считаю, что ты получил по заслугам. Так что если ты видишь во мне лишь средство вырваться отсюда, то я уйду сейчас же и никогда не вернусь. Но если мы продолжим встречаться, ты окажешь мне и, возможно в расчете на будущее, себе услугу, если больше не будешь заикаться о своих планах».

Мы буравили друг друга взглядом, и я было уже подумал, что мои слова поставят точку в наших отношениях, чего мне хотелось меньше всего, хотя я и знал, что должен был расставить все по местам. Но Мэнсон сказал мне с улыбкой: «Знаешь что, приятель? Ты был честен со мной, и я тебя не виню. Я больше не допущу, чтобы мою жизнь тиражировал какой-нибудь сукин сын. Я позволил это в шестьдесят девятом, и посмотри, чем это обернулось для меня. В любом случае не забывай сюда дорогу. Ты чуть ли не единственный нормальный человек, с которым у меня есть возможность поговорить. Мне не перестают твердить о том, какой я сумасшедший, но парни, с кем меня заперли в изо [изолированная зона], по-прежнему убеждены, что я именно такой, как меня описала Сэди. Они еще сильнее, чем ребятишки на воле, хотят верить в то, что я кто-то вроде бога. Я так часто это слышу, что порой сам верю в это, причем с такой силой, что начинаю думать, что мир должен поклониться мне в ноги и просить прощения. Прощения не за то, что они сотворили со мной, а за то, что они делают сами с собой.

Может, этой твоей книге суждено было появиться на свет. Может, какой-нибудь Бог выпустил меня в мир, чтобы я прожил именно такую жизнь, а потом привел ко мне тебя, чтобы ты написал об этом книгу, а мир мог взглянуть на себя. Я всего лишь отражение зла, засевшего в сознании тех, кто создал из меня чудовище и продолжает подсовывать этот миф детям, не знающим ничего лучшего».

Если судить по напыщенному тону этих заявлений, мне кажется, что они в какой-то степени проливают свет на причины, побудившие Мэнсона разрешить этой книге выйти в свет. Он чувствовал себя обязанным за наше общение в прошлом, но за его ответной благодарностью стояло желание дать другим людям возможность увидеть его таким, каким он видел себя сам. И потому эта книга соответствует «настоящему» Чарльзу Мэнсону настолько, насколько вообще возможно. В процессе сбора материала для книги Мэнсон часто повторял мне: «Я у тебя в долгу, ведь ты позволяешь мне жить». Говоря, что он у меня в долгу, Мэнсон, наверное, подразумевал не только меня, а общество в целом, имея в виду, что его не казнили.

Но даже с появлением книги Мэнсон все еще колеблется, каким «Чарли» он хочет быть в глазах людей. Он как-то сказал мне: «Слушай, тебе не надо было писать обо всем, что я тебе рассказал. Ты полностью раскрыл меня. Вся чушь, которой окружной прокурор кормил мир, была моей скорлупой. Она обессмертила меня и кое-что мне давала. Это моя защита. Ты ходил по этим коридорам, ты знаком с заключенными, с которыми я живу бок о бок, а у них в почете лишь самые отъявленные мерзавцы». Я напомнил ему, что он сам почувствовал невозможную тяжесть этой скорлупы и устал таскать ее на себе. «Все так, приятель, — ответил Мэнсон, — но ведь когда-то я был Богом для кого-то из тех ребят».

«Бог», которым он, возможно, был для своих последователей, обернулся чудовищем для всех нас. И все же Мэнсон лишен каких-либо сверхчеловеческих способностей — и божественных, и демонических. Образ «самого опасного человека на земле» плохо стыкуется с человеком, которого я навещаю последние семь лет. Возможно, миф о Чарльзе Мэн-соне и удовлетворил нашу тягу к сенсациям, но он совершенно точно не освободил нас от темной стороны человеческой души, которая есть и у Мэнсона, и у нас.