Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим

Одним из тех, кто научил меня кое-чему, был всем известный бандит тридцатых годов Элвин (Крипи) Карпис[11]. Его перевели в Макнил после того, как правительство решило закрыть федеральную тюрьму Алькатрас. Старик Крипи был членом знаменитой банды Ма Баркер и уже был осужден за четырнадцать убийств в гангстерском духе, когда я только появился на свет. С тех пор он все сидел. Проведя больше тридцати лет за решеткой, какой-нибудь другой заключенный превратился бы в покорного, усохшего, разбитого старика. Но только не Карпис. Ему было уже за шестьдесят, но он по-прежнему был в хорошей форме. Он отличался невероятно острым умом и спокойным чувством собственного достоинства, чем завоевывал уважение других заключенных, охранников, сотрудников тюрьмы и вообще всех, кто с ним встречался. Карпис играл на электрогитаре, и хотя мы увлекались разными стилями, благодаря общему интересу к гитаре и музыке мы крепко сдружились. Он показал мне несколько аккордов, да и я мог научить его чему-то. Во многих отношениях я был все тем же сопливым пареньком без будущего, но у Элвина всегда находилось для меня время.

Когда мы не играли на гитарах и не занимались, то просто разговаривали, причем довольно долго. Старик мне нравился, и я внимал каждому его слову. Он почти не говорил о событиях, из-за которых оказался в тюрьме, но для человека, отсидевшего такой срок, он был хорошо осведомлен о том, что происходило там, на воле. Меня всегда поражало, как это он так разбирается в политике правительства, деятельности профсоюзов и международной обстановке. Как большинство заключенных со стажем, он не уставал рассуждать о коррупции, в которой погрязла система. Причем в отличие от других, лишь описывавших положение вещей, Карпис подробно разбирал обстоятельства и причины, стоявшие за законами и деятельностью правительства. Он просветил меня насчет того, чем занимается в других странах ЦРУ (потом выяснилось, что он действительно знал, о чем говорил). Черт, в ту пору я даже понятия не имел о существовании ЦРУ!

Что же до профсоюзов, все знали, что у Карписа были связи с лидерами профсоюзного движения. Не раз он использовал свои контакты, чтобы помочь тому или иному заключенному подготовить условия для досрочного освобождения, сделав так, чтобы ему предложили работу через профсоюз.

Порой я пытался соблазнить Карписа сайентологией. «Малыш, — говорил он мне в таких случаях, — разум — твой лучший друг, и в то же время он может оказаться твоим злейшим врагом. Так не порти его больше, чем мир уже его изуродовал!» В другой раз он добавлял: «Не пытайся быть тем, кем ты не являешься на самом деле. Никогда не лги. Не жди милости от судьбы, иди своим путем. Не доверяй политикам или богатым людям. И никогда не оставляй друга в беде».

Я попал в Макнил в июле 1961 года. Тогда мне было двадцать шесть лет. Первые пятнадцать месяцев я старался вести себя так, словно навидался в жизни всякого и познал все, что только можно. Для себя и для слушателей я, не жалея красок, расписывал «кадиллаки», кучу красивейших голливудских шлюх и роскошную жизнь. Я изображал из себя беспечного парня, которому на все наплевать, перед приятелями заключенными и тюремным начальством. Я постоянно влипал во что-то и явно не напрягался по этому поводу.

Но в конце 1962 года, когда надо мной нависла туча, я увидел себя тем, кем был на самом деле: незрелым, запутавшимся человеком, который только и умел, что сотрясать воздух. У меня не было подходящей цели в жизни, я шел по ней наугад. В последующие годы я перестал быть несерьезным дурачком. Я искренне хотел лучше узнать себя и научиться жить честно. Мое увлечение музыкой было серьезным, и я чувствовал, что выбрал верное направление. Мне казалось, будто я прошел какой-то долгий путь. Я ощущал себя честным человеком и больше не врал и даже не преувеличивал случаи из прошлого. Я с оптимизмом смотрел в будущее и трезво оценивал то, что могло ожидать меня после освобождения. Никаких неосуществимых фантазий у меня в голове не было. Впрочем, я так и не избавился от какого-то детского желания производить на окружающих впечатление, особенно когда брал в руки гитару и пел перед приятелями. Развлекая ребят игрой на гитаре, я чувствовал себя очень уверенно. Когда меня начинали расхваливать, я чувствовал себя более чем польщенным, но тщеславие не позволяло мне почивать на лаврах. Оно заставляло меня заниматься еще больше и стремиться к такому мастерству, чтобы обо мне можно было сказать: да, он явно талантлив. Я был одержим музыкой. Мне нравилось играть песни известных исполнителей, но еще больше удовольствия приносило мне сочинение собственных песен.

В июне 1966 года меня перевели из тюрьмы Макнил на Терминал-Айленд. Примерным поведением я зарабатывал себе досрочное освобождение, а для федералов это обычное дело — перевести тебя в тюрьму (если таковая имеется) поближе к месту, где тебе определят жить после окончания заключения.