Чародеи

Я не пытаюсь создать на этих страницах ложный образ моего отца. Правда то, что эликсир молодости, который он продавал дамам, омолаживал их лишь в их собственных глазах. Но его исцеления психологическим методом были многочисленны, и об этом имеются неоспоримые свидетельства. Его взгляд обладал гипнотической силой, которая помогала ипохондрикам и страдающим различными фобиями снова обрести веру в себя, ведь гипнотизм — давно признанный научный факт. Я не отрицаю также, что он сделал из своего дара инструмент для достижения личного успеха, ничем в этом не отличаясь от прочих членов нашего племени. Но если бы он не брал вознаграждения, если бы не создавал впечатления человека, заботящегося прежде всего о своих собственных интересах, он нажил бы и худших врагов, ибо церковь не прощала тех, кто угрожал ей примером истинной святости. Лучшие умы выказывали ему знаки уважения за его астрологические познания. Никто не станет отрицать, что астрология внесла существенный вклад в копилку нашего знания, поскольку она не переставала освещать и открывать странности человеческой души.

Г-н Ван дер Меер на трех страницах, посвященных Джузеппе Дзага в своем монументальном труде «Искусство и шарлатанство», обвиняет отца в том, что он якобы выманил пятьдесят тысяч рублей у графа Карапузова на поиски философского камня и трансмутацию металлов. Но он не говорит ничего об удовольствии, надеждах и мечтах, которые чародей доставлял милейшему графу до самой его смерти.

Граф Карапузов мог растратить свои деньги на строительство дворцов и покупку картин, но он распорядился ими с гораздо большей для себя пользой, ведь ощущения восторга и тайны, которые подарил ему отец, обогатило и украсило его жизнь. То, что г-н Ван дер Меер называет «подлостями» Джузеппе Дзага, придавало существованию его «жертв» новое измерение, и эффект от их воздействия был более длителен, чем от постановок Шекспира.

Дело о дворце Абрамова было использовано врагами моего отца, в частности врачами, которые не простили ему исцелений, которых он добивался там, где они опускали руки. Какой только глупой клеветы не распространяли о нем! Говорили, что приглашенные на праздник погибли оттого, что на самом деле они ехали на шабаш колдуний, и смерть стала для них справедливым наказанием. Эти глупости были подхвачены и оглашены попами. Некоторые из наших друзей перестали бывать у нас. Засыпая, мы не знали, не разбудят ли нас посреди ночи, чтобы препроводить в Петропавловскую крепость.

Только один человек продолжал регулярно нас навещать. Каждый вечер, когда мороз и мрак прогоняли с улиц прохожих, наш Фома открывал дверь человеку, одетому в белую овчинную шубу и большую волчью шапку: это был Ермолов, смотритель ночного горшка царицы.

Он входил, снимал шапку, запорошенную снегом, вытирал заиндевевшие усы, стряхивал с бороды снег — под слоем белого снега она оказывалась черной, протирал свой лысый череп и щурил маленькие хитрые глазки. Вот он оглядывается вокруг с подозрительным видом заговорщика. Его просят подняться в кабинет отца, и несколько минут спустя он туда и следует.

Памятуя о совете, данном мне моим родителем, утверждавшим, что главная добродетель человека — любопытство, открывающее двери познания, я в тот день последовал за казаком до конца коридора и, как только Ермолов вошел, прильнул ухом к замочной скважине.

— Итак, по-прежнему ничего? — различил я голос отца.

— Ничего, ваше сиятельство.

— Ты уверен?

— Уверен. Я не позволяю никому до него дотрагиваться. Она только писает.

Последовала минута напряженного молчания. Поскольку отец потерял благосклонность Екатерины, нам оставалось только скрытно исчезнуть, пока нас не заточили в крепость как шарлатанов, франкмасонов и слуг дьявола. Патриарх Герасим предпринял демарш в адрес министра Замятина, утверждая, что итальянец подлежит суду за ересь. Согласно новой версии, распространенной попами, снежная буря вызвана демонами по просьбе отца, действовавшего в интересах евреев, с тем чтобы погубить скот и поставить крестьян в зависимость от ростовщиков.

Джузеппе Дзага немало пострадал за сношение с иудеями, к которым наше племя всегда испытывало дружеское расположение.

— Однако, — сказал отец, — ведь это уже одиннадцатый день.

— Одиннадцатый, ваше сиятельство. Бедняжка, она делает такие усилия. Этим утром она целый час просидела на стульчаке и тужилась, тужилась… сердце разрывается от жалости. — Я услышал, как отец барабанит пальцами по рабочему столу. — Если до завтра она не облегчится, быть беде, — предупредил Ермолов. — Народу это выйдет боком. Говорят, она даже отвергает ласки, но это вряд ли… У нас любят преувеличивать.

— Миттельхаузер ее навещал?

— Да, он дал ей лаврового порошка. И ничего.