Чародей

Я быстро восстановила силы и в то же лето без вступительных экзаменов была зачислена на первый курс филфака заочного отделения пединститута, где учились Юрий и Лариса. Встретиться с ними я могла только в исключительном случае, потому что сессии заочников проходили во время каникул очников, и, кроме того, учебные корпуса филфака, иняза и физмата находились в разных концах города, весьма отдаленных друг от друга. О смерти нашего сына Юрий несомненно знал, но никакой весточки об этом не передал: после того ночного посещения Женька больше не появлялась. Встреча с Юрием меня пугала, я не искала случая увидеться с ним и никаким намеком не напоминала ему о себе, считая, что он, по-новому счастливый, не хочет обращаться к прошлому, из которого вышел, как выходят из речки: обсох и забыл. А я никак не могла его забыть, никак не могла освободиться от ощущения его близкого присутствия, всегда, каждый миг, и во сне, и наяву. От отчаяния и крайнего шага спасли подсолнушки мальчишеских головок, с чистой наивной доверчивостью повернутых ко мне, как к солнцу. Милые мальчики, мои спасители и хранители. Спасибо вам. Но по воле Петра Ильича пришлось с ними расстаться.

Когда я вернулась домой по завершению установочной сессии, мы с Катей по-прошлогоднему уселись вне учительской, обложившись программами и учебниками теперь уже для второго класса. Однажды к нам зашел Петр Ильич, остановился у моего конца стола, собрал учебники для второго класса, шлепнул какую-то толстую книгу с брошюркой, лежащей поверх нее, и так же молча вышел. Мы расхохотались и открыли принесенный подарок. Программа и учебник по литературе для восьмого класса! С какой стати? В школе всего семь классов! В кабинете, куда я влетела с "подарком", он сунул мне под нос приказ по гороно: я назначаюсь преподавателем русского языка и литературы в восьмых- десятых классах вечерней школы рабочей молодежи, директором которой по совместительству был Петр Ильич. Куда мне в десятый класс, когда у меня самой образование на уровне десятого класса сельской школы! Я чуть не расплакалась.

— Потянешь, — уверенно сказал Петр Ильич. — Целый день свободный, готовься получше, ума тебе не занимать. Больше времени будет и для институтских заданий. И зарплата вдвое больше нынешней. Спасибо мне скажешь. Все. Иди, не злись, а вникай в программу…

Я хлопнула дверью и разревелась. У Кати появилась другая напарница, а мне предстоит входить в новый коллектив, но распорядка дня я не поменяла: с девяти за столом в школе, работаю до двух, обед, и снова за учебники уже дома. Сижу дотемна под орешиной, перечитываю русскую классику. Все перезабыла, будто впервые перелистываю эти страницы. Совсем другое понимание, повзрослела, что ли. Столько нужно перечесть, никак не укладываюсь в график, прихватываю вечер и часть ночи. Мама кормит и обихаживает меня, все с пылу, с жару, свежее и вкусное. Острой нужды не переживаем, истраченные отпускные возместило гороно, оплатив поездку на сессию, даже стоимость билетов. Зарплаты хватает на наш неприхотливый быт, даже немного откладываем: в декабре нужно купить пальто, иначе не в чем будет поехать на зимнюю сессию. Читаю, читаю, читаю до черноты в глазах…

Первый урок в девятом классе. За партами шахтеры, многие старше меня, к учебе относятся серьезно, предпочитают солидных учителей и меня, пигалицу, приняли скептически, не ожидая ничего хорошего от моих уроков. Очень жалели, что Петр Ильич передал мне свои часы. Казалось, что никогда не преодолею отчуждения и недоброжелательности своих великовозрастных учеников, видевших во мне самозванку. Каждый урок давался с огромным напряжением, я не привыкла работать в пустоте, как будто никого, кроме меня, нет в классе. Неделю билась, как рыба об лед. Мои прежние педагогические наработки мало помогали. Страдала сильно, ночами не спала, думала, как одолеть недоверие этих взрослых людей. Спас, как ни странно, Юрий. Выходной потратила на заучивание наизусть отрывков из произведений, которые мы сейчас анализируем. В понедельник уроки начала с обращения:

— Вы, товарищи, работаете на шахте, и не мне говорить вам, как трудно приходится, когда наткнешься на каменистый пласт. Я тоже работаю, и мне неимоверно трудно, когда упираюсь в каменистый пласт вашего невнимания и равнодушия к тем произведениям, которые мы изучаем. Это не просто книга, написанная кем-то в незапамятные времена, это крик души, исповедь и пророчество великого человека, обращенные к нам, его потомкам, с целью от чего- то нас предостеречь, а к чему-то, наоборот, подтолкнуть. Вот послушайте…